Александровскiе кадеты

— Именно что по Невскому. А то ведь был, не поверите, «проспектом двадцать пятого октября», — вздохнула хозяйка. В войну вернули. Как переименовали, так и обратно сделали. Ох, не на месте у меня сердце. Пугана ворона куста боится. Уж слишком хорошо тридцатые помню…

— А что там было, в «тридцатые»? — тут же выпалил Петя.

— Потом расскажу, дорогой. Ну, бегите, да возвращайтесь поскорее. Игорь! Если что — ты знаешь, кому звонить. Две копейки у тебя есть?

— Есть, ба, — Игорёк явил взыскующему взору бабушки медную монетку.

— Номер помнишь?

— Да помню я, ба, всё помню!

Через мост они шли пешком. На них посматривали, что правда, то правда, но посматривали с интересом, не более. Их обгоняли трамваи, иные — зализанных модных очертаний, но один раз прополз тёмно-красный, из двух вагонов, почти неотличимый от тех, что ходили в Петербурге 1908 года, разве что на глаз чуток побольше[4].

— Рассказывай, Игорь, — попросила Ирина Ивановна. — Рассказывай, пока мы окончательно не сошли с ума. Что у вас тут было, когда и как. Что государя и династии больше нет — мы уже поняли. Рассказывай остальное. Можно коротко.

Игорёк вздохнул. И начал рассказывать.

— Ну, в общем, война была… первая мировая… в четырнадцатом началась.

— Это твой дед нам уже сказал. Давай теперь подробности. Из-за чего всё началось и чем кончилось? Подробно! — потребовал Две Мишени.

Игорёк снова вздохнул. Все трое кадет, и Фёдор, и Петя, и Костька, слушали мальчишку из семьдесят второго года — о том, как началась война, как шла, как народу она надоела, и как большевики — то есть «социал-демократы» и эсеры — то есть «социалисты-революционеры» — объясняли солдатам, что надо скинуть царя, что будет тогда мир «без аннексий и контрибуций», и все заживут. Ирина Ивановна несколько раз останавливала порывавшегося кинуться в спор подполковника, так что Игорёк лихо-бодро-весело доскакал до «Февральской», как он её назвал, революции, ухитрившись уложить её в несколько фраз:

— В Петрограде хлеба не стало. Народ недоволен был. Солдаты на фронт не хотели. Началось восстание. А царь испугался и отрекся. И стало временное правительство, министры-капиталисты…

— Из кого… — начал было Две Мишени, но Ирина Ивановна опять его остановила.

— Константин Сергеевич, дайте мальчику договорить.

— А потом Ленин приехал. Главный большевик. Народу совсем плохо стало, и случилась Великая октябрьская социалистическая революция. Чтобы, значит, «мир — народам, землю — крестьянам, фабрики и заводы — рабочим…»

— А потом? — угрюмо спросил подполковник.

— А потом большевики Брестский мир с Германией заключили, но гражданская война началась. Белые едва Москву не взяли, но красные — большевики то есть — их победили. Они потом из Крыма за границу уплыли.

— А потом? — Ирина Ивановна опередила подполковника.

— Потом… — Игорёк почесал затылок. — Потом, в общем, эта, как её, индустриализация. Россия-то при царе отсталой была. Дед сердится, когда я так говорю, а ба говорит, что если б не была отсталой, то ничего бы и не случилось.

— А ты сам? — вырвалось у Феди.

— Сам я? Ну, не знаю…

— Федя! Не отвлекай Игоря, — строго сказала Ирина Ивановна. — А ещё дальше?

— Дальше, в общем, главным в стране Сталин стал, Иосиф Виссарионович, — продолжал Игорь. — С хлебом плохо было, крестьяне хлеб растили по старинке, лошадёнка да соха. А так колхозы сделали…

— Что-что?

— Коллективное хозяйство.

— Коммуна, что ли? — удивился Константин Сергеевич.

— Не, не коммуна, — Игорёк страдальчески наморщил нос. — Пусть про это ба лучше расскажет. Она в деревне тогда жила. Но заводы построили, колхозы тоже… жизнь лучше сделалась…

— А свобода? — всё-таки встрял подполковник. — Государя… убили, «министров-капиталистов» прогнали… Землю крестьянам, значит, отдали, это хорошо…

— Земля у нас теперь общая, — выдал Игорёк. — Как учительница наша говорит — «в общенародной собственности». И заводы тоже. Буржуев у нас нет! И дворян тоже нет. И купцов. В общем, этих…

— Сословий?

— Ага, ага, точно, сословий! — обрадовался Игорь. — Все равны. Я с ба и с дедом спорю порой. Они говорят, что ничего подобного.

— Разберемся, — сказал Две Мишени. — Ну, а партии есть? Дума?

— Партия есть! Как не быть! — Игорёк вдруг показал вперёд.

— Мраморный дворец, — вгляделась Ирина Ивановна. — А что это за лозунг на нём?

— «Народ и партия едины», — прочитал Федор. Белые буквы на алом фоне — что они значили? «Партия» — она из кого состоит? Не из народа, что ли?

— То есть одна партия — это те самые большевики?

— Угу. Только они теперь по-другому называются. Коммунистическая партия Советского Союза. А Советский Союз — это мы теперь. Вместо России.

— Вместо России… — выдохнул Константин Сергеевич, и Федя тоже ощутил, как похолодело в груди.

— Союз Советских Социалистических Республик, — не без гордости сказал Игорёк. — Наша страна. Ба с дедом у меня чуть того, старорежимные, но хорошие.

— А мы? — вдруг тихо спросила Ирина Ивановна, останавливаясь.

— Ну, — смутился Игорь, — вы тоже! Не зря ж я вас ждал!

— Так ведь мы — за Государя, — Федя не мог этого не сказать. — За нашего русского царя.