Александровскiе кадеты

— Это Михаил Тимофеевич, — пояснила госпожа преподаватель. — Прислан к нам из сибирских лесов воеводою…[1]то есть из Тобольской губернии приехал ещё котёнком. Можете себе представить?

— Ещё как! — с жаром ответил Петя. — Настоящий воевода!

Кот глянул на него, как показалось Феде, с одобрением. Мол, хвалите меня, хвалите, такого красивого.

Караси оказались выше всяких похвал.

— Ешьте, ешьте, — явно польщённая энтузиазмом кадет, проворчала Матрёна. — Сейчас ещё варенья поставлю, царского[2]!

— Матрёша у меня на все руки мастерица, — подтвердила госпожа Шульц. — Ну, Федя, а теперь рассказывай. Говори всё, как есть.

— Ой, — Петя Ниткин вдруг покраснел. — Мне уйти, наверное, Ирина Ивановна?

Федя взглянул на друга. Петя это время был очень-очень занят, поймёт ли он вообще? Да и как говорить такое при ком-то ещё?

— Ты… прости меня, Федь, — вдруг виновато сказал Ниткин, вставая. Поправил круглые свои очки, как всегда, при смущении. — Прости, я, конечно, свинья изрядная. Бросил тебя. Закопался в свои книжки. Так друзья не поступают. Простите меня, Ирина Ивановна.

У Феди кровь так и прилила к щекам, стало жарко.

— Оставайся, Петь, — сказал он. — Ты… я… тоже должен был тебе сказать…

— Конечно, должен был. На то ведь они друзья и есть, — с убийственной серьёзностью подтвердил Петя. — А ты молчал.

Федя коснулся левого плеча, ощупал повязку под мундиром. Совсем уже тонкую, доктор Иван Семенович сказал, что вот-вот и вообще снимет — а привычка уже есть. Ирина Ивановна заметила его движение:

— Не думай, Федя, о том, что… — она осеклась. — Вообще не думай. Считай, Господь тебя отметил. На воинах своих верных Он порой отметы ставит, дабы отличить — дед мой так говаривал, а он ещё с турками и персиянами дрался. Ну, говори!..

И Федя заговорил.

О том, как стало пусто и нелепо всё. О том, что Нифонтов, может, не так уж неправ. О том, что профессор явно был неправ — эвон, что время выкинуло! А не окажись он, Федя, с пулей в плече — вообще б не узнали, что где-то ещё побывали!.. И, послушайся они Нифонтова — научились бы новому, добыли бы знания; всё равно вернулись они в своё время, почти в тот же самый день и час и даже мгновение. И оттого он, Федор Солонов, никак не может отрешиться от мысли, что мир вокруг него — не настоящий, а истинный остался где-то там, за неведомой бездной, и им уже никогда не глянуть на ту её сторону. Ведь все их здешние «чудеса техники» на самом деле — позавчерашний день; и они вновь побредут, набивая шишки, в то время как всё это давным-давно уже открыто, создано, изучено. Эх, если б они только послушались тогда Нифонтова!..

Ирина Ивановна слушала, не перебивая. Матрёша внесла самовар.

— Всё разговоры разговариваете, а чай сам себя не выпьет! И варенье само себя не съест!

Царское варенье, трепетно-золотистое с крупными ягодами крыжовника, исчезало с похвальной быстротой — конечно, главным образом стараниями Пети.

— Федя, — Ирина Ивановна смотрела на него очень серьёзно, по-взрослому. — Да, мы пробыли там очень недолго. Не узнали почти никаких тайн, кроме того ужаса, в который рухнула наша страна, да, да, именно наша! Потому что там ведь тоже были твои, Федя, мама и папа, сестры, бабушки и дедушки; и мои тоже, и твои, Петя. Больше скажу — мы с вами там были. Для вас, мальчики, того, что вы не видели, как бы и не существует; хотя осознать хотя бы примерно мы можем, на собственном примере — начиная с сентября. Взрывы на вокзале, столкновения с полицией… вооружённый мятеж. Чем дальше, тем хуже. И очень скоро, боюсь, нам придётся останавливать уже настоящую войну. Потому что тех, кто хочет повернуть тут всё по-своему, тоже хватает.

Федя невольно подумал о Вере и о тех инсургентах, что собрались тогда у них дома. Подумал, что надо бы рассказать и об этом. Но — что-то его остановило. Ведь он уже поделился с Ильёй Андреевичем; правда, теперь, после всего случившегося, не стоит ли поделиться и с госпожой Шульц? Или нет, сперва поговорить вновь с учителем физики?

— Нам предстоит защищать нашу жизнь, Феденька, — негромко и печально продолжала меж тем Ирина Ивановна. — И драться насмерть. Я потолкую с Константином Сергеевичем, он, насколько я знаю, тоже озабочен сейчас примерно тем же. Могу сказать, что с подполковником Фёдоровом он уже встретился. Так что Федя, не печалься — нам надо постараться перенести сюда, к нам, всё самое лучшее, что мы успели запомнить и понять. Тот мир, куда Господь сподобил нас заглянуть, отнюдь не преисподняя, но зачем повторять их ошибки? Лучше взять разумное и доброе, отринув дурное и злое. Это очень простая мысль, но разве не она нами правит, разве не так надлежит нам жить?

Она замолчала, пристально глядя на Федора, так что тому вновь и очень захотелось рассказать о Вере и её приятелях.