Алексеев. Последний стратег

Последствия известны. Новогеоргиевск оборонялся не год, не полгода, а всего лишь 4 дня по открытии огня немцами, или 10 дней со дня обложения. 27 июля 1915 г. обложен, а 6 августа пал. Это произвело на Алексеева очень сильное впечатление. Мы были уже в Волковыске. Алексеев вошёл в мою комнату, бросил телеграмму на стол, опустился в кресло со словами:

   — Новогеоргиевск сдался.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, потом я сказал:

   — Больно и обидно, но ничего на театре не изменяет.

   — Алексеев ответил:

   — Очень больно для Государя и Народа».

Генерал Алексеев тяжело переживал Горлицкую катастрофу, тем более, что оборонявшиеся здесь русские полки проявили «примерную» стойкость и воинскую доблесть. Это признавал и неприятель, которому каждый шаг во время Горняцкого прорыва давался дорогой ценой. Михаил Васильевич потом скажет:

   — Мужество русских бойцов под Горлицей оказалось сломлено не в штыковой атаке, а силой взрывов снарядов тяжёлых крупповских пушек...

Генерал от инфантерии Ф. Ф. Палицын, после Русско-Японской войны бывший начальником Генерального штабе, а с 1915 года — представителем России в союзном военном совете в Париже, писал в своих мемуарах:

«Алексеев чувствует и, скажу, видит, насколько положение наше при отсутствии средств к борьбе хрупко, он видит и необходимый в наших условиях исход. Гуляя вечером между хлебами, мы в разговоре часто к нему подходим и скоро от него отходим, мы как-то боимся своих мыслей...

Вопросы эти требуют заблаговременного решения, они сложны, и последствия этого решения чрезвычайно важны. И дело не в Варшаве и Висле, даже не в Польше, а в армии. Противник знает: у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому, чтобы сохранить России армию, должны её вывести отсюда.

...Надежда удержаться нас не оставляет, но пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения».

Эта дневниковая запись появилась после беседы генерала Палицына и Алексеева на окраине одного из прифронтовых галицийских селений, оставленного жителями.

   — Михаил Васильевич, как на ваш взгляд, Гинденбург сможет переломить ход событий на Востоке?

   — Не сможет, Фёдор Фёдорович.

   — Почему? Ведь под Горлицей немцы с австрийцами имели над армией генерала Радко-Дмитриева полный успех.

   — Ещё бы. Засыпать тяжёлыми снарядами несколько вёрст наших позиций и не прорваться сквозь них? Это было бы нелогичной случайностью на войне.

   — Однако германская армия и её союзник наступают.

   — Главное для нас под Горлицей было то, что русский фронт был не прорван, а продавлен. Силовое давление и заставило наши войска отступить.

   — Союзники называют наше положение под Горлицей катастрофой.

   — Катастрофа одной армии в данном случае не стала катастрофой всего фронта. Так что в Париже зря бьют по России в колокола.

   — Дай Бог, чтобы хуже не было нам после такого продавливания. А то оперативная карта фронта наводит меня на грустные размышления.

   — Фёдор Фёдорович. Вы, конечно, оценили направление неприятельского удара от Кракова?

   — Ещё бы. Идут восточнее Варшавы тараном.

   — Таран для нас - это ещё полбеды. Если одновременно нанесут сильный удар из Восточной Пруссии, то весь вражеский замысел будет изображён на карте как гигантская клешня.

   — Вы, Михаил Васильевич, считаете такое реальностью?

   — Вполне.

   — Но ведь до этого наши армии вполне достойно отражали такие удары на Варшавском направлении.

   — Отбиваться можно с успехом раз за разом. Но может случиться, что какой-то удар мы не парируем. Особенно сейчас, когда не только «снарядный голод», но и нехватка винтовочных патронов даёт о себе знать. Для противника это не секрет.

   — А почему германцы не могут устроить Горлицу на Западном фронте?