Алексей Ботян

Но всё-таки Алексей Ботян успел родиться «в царские времена» и на территории Российской империи. Однако совсем скоро эти земли временно отойдут к Польше и только в конце 1939 года будут включены в состав Белорусской Советской Социалистической Республики, одной из союзных республик великой державы СССР — Союза, объединённого вокруг России, прямого наследника империи, рухнувшей по причине бездарности своего очередного правителя. (Кто бы знал, что подобная судьба ожидает, в конце концов, и великий Союз!)

Вот какая оказалась история с географией!

«Я считаю, что жизнь моя сложилась таким образом благодаря моему отцу, Николаю Николаевичу Ботяну, за что я ему очень признателен, — рассказал нам однажды Алексей Николаевич. — Ведь если бы он рассудил так, как думало подавляющее большинство в деревне: мол, пусть сын здесь живёт и работает, то я бы получил только начальное образование и остался бы в своей деревне, как все другие наши ребята, которые за всю свою жизнь никуда из родных мест ни разу не выезжали. А ведь время тогда было непростое, тяжёлое, к тому же образование в Польше было бесплатным только до седьмых классов, дальше нужно было платить, но отец все эти трудности преодолел. Для этого даже одну коровку пришлось продать — у нас их тогда две было. Овцы также были, куры… У нас ещё и лошадь была, очень хорошая, её даже хотели взять в польскую кавалерию, предлагали отцу за неё большие деньги, но он лошадь не отдал… Так что благодаря отцу я получил польское образование, и это мне очень помогло в дальнейшей жизни. Почему польское? Так все белорусские школы, которые были у нас в Западной Белоруссии, в 1925 году закрыли, и после того образование можно было получать только на польском языке. Лишь в одном каком-то городе, от нас не очень далеко, но не помню точно, в каком, была белорусская гимназия — и та националистического характера, антисоветского направления…»[3]

Прервём ненадолго этот рассказ и уточним, что в 1932 году, после окончания седьмого класса, Алексей Ботян, по настоянию — или при поддержке, сейчас сказать трудно — отца поступил в педагогическое училище в городе Новогрудок.

Ну а про своего отца Алексей Николаевич рассказывал так:

«Николай Николаевич, мой отец, ещё до Первой мировой войны окончил приходское училище, поработал в Германии — наверное, батраком, потом добрался до Гамбурга, где сел на пароход и отправился в Аргентину. Там он тоже работал у каких-то хозяев — по-моему, и там это были немцы, потому что отец отлично выучил немецкий язык; он безукоризненно владел также ещё и испанским языком, не считая, разумеется, польского, белорусского и русского… Насколько я понимаю, у него были не только способности к изучению иностранных языков, но и большой к этому делу интерес — недаром же у нас дома, в нашей избе, были различные словари. Вообще у него много книг было — он читал даже русские книги, в том числе Льва Николаевича Толстого. Иногда засидится дома за книгой, читает, а мать кричит: иди на двор, надо скотину кормить, то-другое, закрывай, мол, свои книжки! Что тут сделаешь? Он же был крестьянин, жизнь крестьянская всегда тяжёлая была…»

С Алексеем Николаевичем Ботяном мы не раз встречались в его московской квартире: обычная «трёшка» в самом обыкновенном 17-этажном панельном доме, далеко уже не новом, расположенном в районе Ясенево, что на юго-западе столицы. Квартире очень чистой и очень простой, без каких-либо элементов роскоши. Единственное, пожалуй, на что обращаешь внимание, — это некоторые сувениры с эмблемой Службы внешней разведки (интересные, но совсем не шикарные) и несколько портретов хозяина, висящих на стенах.

В то время мы с ним работали над книгой «Подлинная история „Майора Вихря“» для популярной «молодогвардейской» серии «Дело №…», и Ботян много интересного рассказывал про свою долгую и бурную жизнь, при этом совершенно чётко зная, о чём говорить можно, а о чём — до сих пор нельзя. Собеседник горячий, увлекающийся, азартный, весёлый, Алексей Николаевич говорил быстро, торопливо, порой сглатывая окончания слов, смеялся зара-зительно и нередко, но в разговоре он ни разу не переступил некую запретную черту, ни разу не произнёс ту сакраментальную фразу, которой любят пощекотать нервы собеседника иные «посвящённые» люди: «А это не для печати!» И тут вспоминается наш журналистский опыт, когда могут такую информацию подбросить, что плакать хочется: и опуб-ликовать её вроде нельзя — ты же согласился выслушать то, что «не для печати», но и не рассказать обидно. Да, не зря говорят, что многие знания порождают скорби! Ботян, однако, к таким моментам в разговоре просто не подходил — не от какого-то беспамятства, которым он уж никак не страдал, даже перешагнув вековой рубеж своей жизни, и тем более не от недоверия к собеседнику. Ведь человека, которому нельзя верить, он раскусил бы сразу и на порог к себе не пустил. Просто он чётко знал, что есть «табу», есть темы, которые трогать нельзя. Служба была такая!