Алексей Ботян

«Вот я попросил Карасёва: „Хватит мне сидеть при штабе, пусти меня!“ Я знаю украинский язык, тем более — белорусский и польский, на Западной Украине ими также пользовались, вот потому я и находил людей, которые мне очень помогали. Вы знаете, что на Западной Украине жили польские семьи и украинские семьи, и у них между собой была очень большая вражда. Я воспользовался этим моментом — зная, где поляки живут, и зная, где украинцы живут. У нас один боец очень хорошо знал украинский язык, а я — польский, мы так и ходили: он — к украинцам, я — к полякам, и добывали сведения. Мы пользовались обстановкой, и результаты были очень хорошие».

Как увлекательно рассказывал Ботян! Однако по этим рассказам казалось, что у него всё легко получалось… На самом деле всё было гораздо сложнее.

Ходить «на подрыв» можно было только ночью, в то самое глухое и мрачное время, когда оккупационные власти запрещали кому бы то ни было из местных жителей покидать свои дома и солдаты могли стрелять без предупреждения. А днём, когда каждого проходящего видно издалека и незамеченным не пройдёшь, немцы отдали населению строжайший приказ: встретив незнакомого человека, немедленно сообщать о нём в полицию. Появился чужак — поспеши сообщить, иначе потом сообщат про тебя. Вот подрывники и ходили «работать» ночью, а днём, чтобы не болтаться где-то и не привлекать внимания, делали так называемые «днёвки». Для этого чаще всего находили надёжных людей, к которым обычно приходили в дом под покровом темноты, чтобы не заметили соседи.

Но в разных незнакомых местах волей-неволей останавливались на «днёвку» у людей случайных. Конечно, не так чтобы сразу ломились в первый попавшийся дом — мол, принимай, хозяин, красных партизан! Наблюдали, присматривались, делали соответствующие выводы и только затем «заходили на огонёк». Тут уж хозяин может быть и не рад, но коли на пороге появился человек с оружием, то изволь подчиниться. Главное, что незваным гостям было нужно, это чтобы их накормили.

«Что можно от крестьян потребовать? — говорил Алексей Николаевич. — Молоко, яички и хлеба кусок. Нам этого достаточно, и мужика, крестьянина, не обидишь — не заберёшь последнего порося или корову. Мужики это понимали и такое отношение к себе ценили. Ну а там выясняешь, кто он сам такой; спрашиваешь его: кто у тебя знакомые есть, как к тебе люди относятся, кто у вас старшиной? Что это за человек? Всех же равнять под одну гребёнку нельзя: мол, старшина — значит гад, немцам продался! Нередко ведь и так бывало, что немцы, особенно не разбираясь, назначали старшим того, кого предлагали сами крестьяне. А те выбирали своего самого уважаемого, самого толкового односельчанина и говорили ему: „Ты хороший человек, давай, будешь защищать наши интересы от немцев!“ Ну и защищали как могли… Я вам скажу, что и полицаи были разные! Сперва в основном в полицаях были те, которые с охотой служили немцам. Но вот как немцев отбили, то и настроение у людей стало другое. Многие тогда начали с нами сотрудничать, в том числе и полицаи, и те же старосты. Были и такие полицаи, которые потом к нам переходили, честно воевали против гитлеровцев. Ну а тех, которые действительно были с немцами, тех мы уничтожали. Расстрел делали прямо перед людьми, в назидание, так сказать… Так вот, искали мы, на кого из местных жителей опереться можно. И однажды я нашёл Григория Васильевича Дяченко — старшину Красной армии…»

Произошло это в середине лета 1943 года. В очередной раз отправившись на подрыв эшелона, группа Ботяна была вынуждена остановиться на «днёвку» в какой-то деревне, километрах в двенадцати от Овруча. Хозяином дома, в котором остановились, оказался молодой парень, на год моложе Алексея, Григорий Дяченко.

Чего у Ботяна было никак не отнять, так это умения располагать к себе собеседника. Точнее сказать, профессио-нального умения. Во-первых, характер у него был такой, располагающий, а во-вторых, не зря же он целый год учился не только мосты взрывать и стрелять из всего, куда патрон входит, но и общению с людьми. Учился тому, как человека к себе расположить, как у него доверие вызвать, как подтолкнуть его рассказать о том, о чём он рассказывать не очень-то и хочет и в разговоре с другими об этом обязательно бы умолчал. Непростая это наука, надо признаться!

Вот и тогда, хотя время было тревожное и доверять незнакомым людям было смертельно опасно — кто у кого в лесу документы будет спрашивать, а если вдруг и покажут чего-то, то каким из предъявляемых документов можно верить? — Григорий вскоре со всей откровенностью выкладывал свою нехитрую биографию.