Он преувеличивает, говорил А. Ф. позднее об одной статье Абрамова, философскую направленность дохомяковского, досоловьевского богословия. Некоторые, например Иннокентий Херсонский, несомненно проявляли философский интерес. Затем, у епископа Сильвестра явный философский интерес в его 5 томах. А что же, он говорит, Макарий [273]
и Сельвинский? Как богословы они правильные, хотя и очень абстрактные. Было течение против Макария: очень абстрактно выражается. В религиозно-философском обществе имени Соловьева не то Рачинский, не то Бердяев сказал, что Макарий провонял на схоластике[274]. Среди старых богословов есть такие, ко¬торые содержат очень мало платонического элемента, а есть, наобо¬рот, которые очень близки к этому. Видишь, Платона и Аристотеля всё-таки побаивались. Конечно, мировые имена, но лучше всё-таки апостол Павел. И только…Да не мог я этого говорить! Что же, он не знает, что такое Лосев? Я же знаю всех этих богословов, и не из вторых и не из третьих рук.
1980
13.1.1980.
Написал и не осмелился послать Лосеву латинский протест на его эллинистически-римскую эстетику. Почему так черно говорится о греческой скульптуре? о римском праве? о Плотине, якобы прислужнике жестокого монарха? зачем столько плохого о Западе?20. 7. 1980, воскресенье. Сегодня Валентина Ильинична Постова- лова была с сестрой Лидой и сыном Илюшей у Лосева. Печальное настроение у А. Ф.; но он рад, что «Валентина» приехала «просто так». Он был необыкновенно искренен, говорил, что ему хочется «ласки человеческой». Аза Алибековна переводила разговор на другое; она, очевидно, имеет основания бояться, что А. Ф. «заговорится».
Всю жизнь много работал, говорил А. Ф., и вот вышел даже шестой том, Плотин, а нет радости. Совсем другое нужно, ласка (в голосе горечь). В. И. заметила в нем беззащитность и открытость. В молодости, говорил он, брал темы непопулярные, за которые не брался никто, и так остался мало известен.
— А. Ф., какое в Вашей жизни время и событие было самое счастливое?
Ну что за вопрос! быстро вступила Аза Алибековна. А впрочем, А. Ф. сейчас скажет, что самое счастливое время у него было в гимназические годы, ведь правда, А. Ф.? Он мрачно воротит голову.
— Что же помнится Вам, А. Ф., как самое счастливое?
Но ведь правда, что гимназическое время? вновь перебивает А. А. И после выразительной паузы А. Ф. говорит: Правду сказать нельзя. А если придумывать, что сказать, то получится — брехня. Позднее он все-таки сказал, что самое «сильное счастье» знал, когда отстаивал всенощную в монастырях,
длившуюся несколько часов, и еще, такое же счастье, когда слушал Вагнера.
Говорил о связи между музыкой, философией, математикой. И музыка, и математика обходятся без вещественного; высокая философия тоже. Во мне погибли математик, музыкант и оратор.
— Рано ли помнит себя А. Ф.?
Рано, с трех лет, но тут заслуга не памяти, а другое: ему навстречу шла женщина с кастрюлей кипятку, и случилось несчастье. Месяц его держали в оливковых ваннах. Вот такое первое впечатление ребенка. Поскольку вся семья были музыканты, он мог бы пойти по музыкальной линии, но, повторил несколько раз А. Ф., исполнительство мне не врождено. А на скрипке играл с 8 лет.
Принесли клубники, и опять: «Хорошо, что вы приехали низа- чем. Это вот хорошо. Мне нужна ласка. Вот за что мне нравится Валентина? Просто так, ни за что».
— А. Ф., скажите, для чего нужна философия, когда есть религия?
Религия всеобъемлюща. Философия нужна для ее осмысления.
— Как Вы относитесь к другим религиям? Что Вы скажете, когда в Христе видят йога, показавшего часть своих умений?
Христос высшее; при Его божественности в Нем в полноте сохраняется человеческое я, и здесь ценность. В христианстве на первом плане человек и Бог, особенно в православии. В католицизме берут верх чувственность и психологизм, стихия души; душонка всегда плачет, пищит, сопротивляется, но есть более надежная реальность. Ум, он постоянен и надежен, а что такое страсти? К религии самый прямой путь ведет через ум, а не через чувства; эмоции, чувства непостоянны, ум не подведет.
— Почему Вам нравится Вагнер?
Вагнер первый передал катастрофу западного человека. Катастрофу этой жизни, когда человек по заведенному порядку встает, ест, пьет, спит… Последняя бездуховность. Разговор перекинулся на Прокофьева, и о его популярном вальсе, часто передаваемом по радио, Лосев отозвался как о воплощенном в музыке сне наркомана.
Валентина Ильинична шокирована абсурдной стилизованной отрешенностью многих верующих людей, жутким оптимизмом настроения, которое хоть сейчас готово к смерти как желанному покою. У высоких людей