Алексей Федорович Лосев. Записи бесед

Я читал «Социальные неврозы»[117], французскую книгу в молодости. Может быть, она где-то есть. Так этот автор рассматривает все войны, революции, переселения народов как социальные неврозы. Робеспьер это социальная истерия, и Сталин тоже. Стало нельзя жить свободно и спокойно. Куда-то надо обязательно ехать, что-то покупать, что-то делать, сидеть на месте нельзя… А раньше жили свободно и спокойно, в меру своего достатка. Тут вдруг ни к кому нельзя стало обратиться, ничего попросить, остервенение возрастает с каждым днем… Ты не читал Тэна, «Origines de la France contempo- raine». Богатые ссылки, он же ученый-историк. Сначала о времени перед революцией вышел его первый том, «L'Ancien regime». Потом три тома о революции. Боже мой, что

он там изображает! Это ужас. Прочти. О якобинстве, о том, как Наполеон пришел к власти… Тэн ведь ученый, реакционный историк.

А ты говоришь — почему? Почему истерик дает по морде? А кто его знает? Истерия штука очень загадочная. Возникают реакции совершенно несообразные. На какое-нибудь маленькое событие реагируют до драки. Потом расстраиваются.

— Но некоторые страны этому, кажется, не подвержены.

Какие? Англия? Америка?..

8. 12. 1971. Гильберт, аксиомы геометрии. По сути это отбрасывание аксиом, потому что вопрос об истинности этих аксиом полностью отпадает. Гильберта интересует только, действительно ли система вытекает из принятых аксиом. Тут открывается другое пространство, безотносительное к содержанию. [118]

ЛЕФ. Томашевский. Эйхенбаум знал литературу и, будучи формалистом, умел подать структуру. Тынянов, Шкловский, Энгельгардт, Жирмунский — это основные формалисты. Особенно Тынянов.

Потом они разбрелись. Их разогнали. По разным углам продолжали свои теории.

Задумывают сейчас издание Аристотеля. Там Ойзерман путался. А мне не предлагают… Сам я не напрашиваюсь. Когда предлагают, я не отказываюсь. Есть Асмус, но он ничего не делает. Самое большое, имя поставит. Он занят изданием своих сочинений. Ойзерман опять же не филолог. Он даже греческих букв не знает. Туда надо же какую-нибудь рабочую скотину. Кто же скотиной будет?

Это дело вообще-то интересное. Но оно рассчитано на много лет, и надо будет отказаться от многого. Что ж я запнусь в этот текст Аристотеля… Тут надо три скотины. Если предложат, я возьмусь. Только медленно буду делать. Однако не предлагают. И слава Богу, что обошлось без меня.

Потом, может быть, там думают, что Платона я понимаю, а Аристотеля нет. Так с точки зрения обывателя. А знающий, например ты, поймет, что Аристотеля я ценю очень высоко, не ниже чем Платона. Могу, конечно, дать несколько мест, заимствованных Аристотелем из Платона. Это вот людям не нравится.

Асмус… Его много колотили, и он выработал такой стиль, что комар носа не подточит[119].

Сон у меня плохой…

10. 12. 1971. Он (?) ученик Аванесова. Изучить заголовки статей в газете за 200 лет — целая диссертация, кандидатская, и хорошая ученая работа. Аванесов очень почтенный человек и большой знаток языка. Это большой человек. Когда приходит его ученик, то тут уж явно надо ожидать диссертацию повышенного типа.

Лазарев анализировал рублевскую Троицу. Рублев ангелов не рисовал, а просто контуры обвел. Так вот, оказывается, если только одну орнаментику, один только рисунок формальный рассмотреть, то уже понимается очень музыкальный ритм. Да по-моему даже если дать этот рисунок отдельно человеку, который не видел целое изображение, всякий скажет: какая музыка, какой временной поток выражен в этом пространственном стиле. Дело в орнаментике, рисунке.

Он блестяще доказывал, что тут идет временное колыхание. А когда просто смотришь икону, понимаешь не всё. Стиль будет тогда, когда просматривается живая структура, снятая с произведения.

В «Истории византийского искусства» Лазарева икона здорово проанализирована с точки зрения качества пространства. Оно не однородно. По Евклиду ничего не получилось бы, лица у иконы не было бы. Не было бы разных уплотнений и разрежений. Вроде бы Эйнштейн дает понять разную сжатость и разжатость времени; и то же есть в произведении искусства. Главное — разная степень пространственности.

Конечно, всё сперто Лазаревым у австрийских искусствоведов, Дворжака и других.

У Сакулина[120] есть маленькая книжка о русском синтаксисе, он там вводит шеллингианские понятия. Аллегория — басня; конь, который говорит с Ахиллом, — символ.

Александр Викторович Михайлов. Опрыскивал деревья ядовитой жидкостью, и он ослеп на один глаз. Его сейчас травят… Что он не умеет

переводить. Он делает в своих переводах так, чтобы соответствовать стилю романтиков. А этот дурак Григорьян[121] говорит, что получается не по-русски. Михайловский перевод Жана Поля забрили. Михайлов и так был в плохом настроении, а тут еще несчастье с глазом.