Алексей Константинович Толстой

Влияние Гоголя сказалось и по-иному. При разъездах по губернии А. К. Толстой не раз останавливался в Козельске и пешком ходил в Оптину пустынь. Три версты — незначительное расстояние для бывалого охотника. Монашеская жизнь и монастырская «уставность» были излюбленной темой разговоров Гоголя. В Оптиной пустыни Алексей Толстой всё это наблюдал воочию, и его заметы также легли на страницы «Князя Серебряного».

Впрочем, в Калуге А. К. Толстого занимала не только литература. О своём житье-бытье там он впоследствии вспоминал: «В 50-м году, 19 лет тому назад… я в окрестностях Калуги отправился вместе с Клементием Россетти (братом Смирновой-Россет. — В. Н.) в лес, чтобы присутствовать при расцвете папоротника, но Россетти так напугала какая-то белая тень, перебежавшая нам дорогу, что он не пожелал идти дальше. Это было в те времена, когда его сестра, княгиня Ольга Оболенская, произвела на меня сильное впечатление, сильное настолько, что однажды я чуть было не утонул во время купания, когда она вдруг появилась верхом на ослике. Древняя история!» Больше ничего не известно об этом очередном минутном увлечении молодого поэта.

В целом же Калуга произвела на Толстого гнетущее впечатление. Все язвы тогдашней провинции были перед глазами: суды долгие и неправедные; раздающая направо и налево обывателям зуботычины полиция; живущее по правилу «не обманешь, не продашь» купечество; и всё это на фоне оскудения дворянства и нищеты деревни. Даже в доме губернаторши самые оживлённые дебаты велись о заготовках квашеной капусты: поручить рубить её дворовым девкам или просить начальство прислать из городского острога арестантов. От всего вокруг поэт впадал в безысходное уныние.

Утешить А. К. Толстого могло разве то, что за время его «калужского изгнания» мать приобрела имение под Петербургом. Усадьба звалась Пустынька. Главный дом стоял у обрыва; внизу протекала быстрая река Тосна. Спуск к ней шёл почти по отвесному склону, где ближе к берегу были пещеры; некоторые протяжённые и с частыми разветвлениями. По-видимому, некогда в одной из этих пещер обитал монах — отшельник (или пустынник), поэтому местность и получила такое название.

Литератор Александр Никитенко гостил здесь два дня в мае 1867 года. В дневнике он записал: «„Пустынька“ — нечто вроде роскошного замка на берегу Тосны, на расстоянии от Петербурга в час с четвертью по Московской железной дороге и в четырёх или пяти верстах от станции Саблино… Всё в доме изящно, удобно и просто. Самая местность усадьбы интересна. Едешь к ней по гнусному ингерманландскому болоту и вдруг неожиданно натыкаешься на реку Тосну, окаймлённую высокими и живописными берегами. На противоположном берегу её дом, который таким образом представляет красивое и поэтическое убежище»[18]. Легенда гласила, что Пустынька (как и Красный Рог) была создана Растрелли.

К сожалению, сегодня от Пустыньки (как от большинства других русских усадеб) сохранились только остатки — парк и два пруда, один с островом, где при А. К. Толстом стояла беседка. Алексей Константинович Толстой любил Пустыньку и, похоже, усадьба отвечала ему взаимностью. Она не пожелала пережить его и сгорела вскоре после смерти поэта. В огне погиб и его архив, находившийся здесь. Своеобразным воспоминанием о Пустыньке осталась овальная акварель: Алексей Толстой, одной рукой ухватившись за дерево, помогает своему двоюродному брату Алексею Жемчужникову, утопающему в глубоком снегу, одолеть крутизну при подъёме к дому. По-видимому, это было в первую зиму после возвращения поэта из Калуги.

«СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА…»

Порой жизнь человека резко изменяет своё течение — достаточно единой минуты. И чаще всего речь здесь может идти о любви с первого взгляда. Подобное произошло и с Алексеем Константиновичем Толстым. Своему «прекрасному мгновенью» он посвятил одно из самых знаменитых стихотворений в антологии русской лирики.

Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.

Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдалённой свирели,
Как моря играющий вал.

Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моём сердце звучит.

В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь —
Я вижу печальные очи,
Я слышу весёлую речь.

И грустно я так засыпаю,
И в грёзах неведомых сплю…
Люблю ли тебя — я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!

(«Средь шумного бала, случайно…». 1851)