Алексей Константинович Толстой

Но надо сказать, что адепт крайнего материализма Кривский отнюдь не был равнодушен ни к красотам природы, ни к искусству. Он, несмотря на тучность и вообще на врождённую апатию, по ночам ездил с поэтом верхом только для того, чтобы вкусить очарование тёмного леса, наполненного криком журавлей, пением дроздов, голосами кукушки и болотных птиц. Поэт и нигилист выезжали за полночь, углублялись в чащу вёрст на десять и у костра ждали зарю, когда можно было — при первых лучах солнца — начать охоту на глухарей.

Наиболее злыми выпадами против нигилистов, «матерьялистов», «прогрессистов» стали две опубликованные на страницах «Русского вестника» в 1871 году баллады: «Поток-богатырь» и «Порой весёлой мая» (первоначальное название «Баллада с тенденцией»). Как и его любимый поэт Генрих Гейне, Алексей Толстой соединяет романтическую балладу и сатиру на текущий момент. «Поток-богатырь» (эту балладу Толстой считал своим credo и не раз с гордостью вспоминал, что она вызвала по его адресу лавину оскорблений) начинается с описания пира у киевского князя Владимира, но затем былинный герой засыпает и пробуждается в современном автору Петербурге:

Пробудился Поток на другой на реке,
          На какой? не припомнит преданье.
Погуляв себе взад и вперёд в холодке.
          Входит он во просторное зданье.
Видит: судьи сидят, и торжественно тут
Над преступником гласный свершается суд.
          Несомненны и тяжки улики,
          Преступленья ж довольно велики:
Он отца отравил, пару тёток убил,
          Взял подлогом чужое именье.
Да двух братьев и трёх дочерей задушил —
Ожидают присяжных решенья.
И присяжные входят с довольным лицом:
«Хоть убил, — говорят, — не виновен ни в чём!»
          Тут платками им слева и справа
           Машут барыни с криками: браво!

И промолвил Поток: «Со присяжными суд
          Был обычен и нашему миру,
Но когда бы такой подвернулся нам шут,
В триста кун заплатил бы он виру!»
А соседи, косясь на него, говорят:
«Вишь, какой затесался сюда ретроград!
          Отсталой он, то видно по платью,
          Притеснять хочет меньшую братью!»

Но Поток из их слов ничего не поймёт,
          И в другое он здание входит;
Там какой-то аптекарь, не то патриот,
          Пред толпою ученье проводит:
Что, мол, нету души, а одна только плоть,
И если и впрямь существует Господь,
          То он только есть вид кислорода,
          Вся же суть в безначалье народа.

И, увидя Потока, к нему свысока
         Патриот обратился сурово:
«Говори, уважаешь ли ты мужика?»
         Но Поток вопрошает: «Какого?»
«Мужика вообще, что смиреньем велик!»
Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:
          Если он не пропьёт урожаю,
          Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал! — закричал на него патриот, —
          Знай, что только в народе спасенье!»
Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ.
          Так за что ж для меня исключенье?»
Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!
Править Русью призван только чёрный народ!
         То по старой системе всяк равен,
         А по нашей лишь он полноправен!»

Тут все подняли крик, словно дёрнул их бес,
         Угрожают Потоку бедою.
Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс,
         И что кто-то заеден средою.
Меж собой вперерыв, наподобье галчат,
Всё об общем каком-то о деле кричат,
         И Потока с язвительным тоном
          Называют остзейским бароном.

(«Поток-богатырь». 1871)