Алексей Кулаковский

Торговлю вели четыре лавчонки, одна из которых принадлежала американцу, другая — японцу, третья — англичанину, четвертая — русскому владельцу. Однако валюта, которая была в ходу, не измерялась ни долларами, ни иенами, ни фунтами, ни рублями. Торговали здесь в основном на пушнину.

Поэтому неслучайно пребывание особоуполномоченного ВЯОНУ А. Е. Кулаковского в Аяне датируется по его расписке, выданной заведующему военным складом порта Аян Д. Т. Борисову в том, что он получил 19 августа 1922 года в счет жалованья (44 рубля) 22 горностая.

Если даже исходить из сегодняшней стоимости горностаев, Алексей Елисеевич Кулаковский получил за свою не очень легкую работу сумму, эквивалентную всего 26 тысячам современных рублей.

Сумма весьма скромная, но эта коротенькая расписка: «Получил: Алексей Кулаковский» стала едва ли не самым важным документом для биографов основоположника якутской литературы, определив его судьбу на многие годы[134].

«Истинной радостью было работать над стихами Кулаковского, делая их удобочитаемыми (после подстрочника) на русском языке, — писал в книге «Продолжение времени» Владимир Алексеевич Солоухин. — Я жалел только, что две поэмы Кулаковского до меня уже были отданы другому переводчику, а именно — поэту Сергею Поделкову. Я не сомневался, что Сергей Александрович переведет их хорошо. Семен Петрович (Данилов. — Н. К.), можно сказать, был не прав, когда говорил, что перевести-то Кулаковского мы переведем, но с изданием однотомничка хлебнем горя. Можно сказать, что горя мы не хлебнули. Издательство было твердо намерено сборник издавать, рабочая рецензия профессора Пархоменко была положительной, если не восторженной, и содержала лишь некоторые замечания и пожелания…

И все же Семен Петрович Данилов оказался частично прав.

Пришло в высокие инстанции какое-то там письмо из Якутии, и Московской Академии общественных наук было поручено обсудить предстоящее издание Кулаковского (скорее, сам факт издания, а отнюдь не содержание книги, ибо в ней и с микроскопом нельзя было бы найти ничего вызывающего сомнения), и на это совещание прилетели два ученых деятеля из Якутска.

Но только они одни и оказались на своих странных позициях. Опять вытащили на свет горностаевые шкурки и заговорили на языке давно прошедших и отошедших в историю десятилетий.

Все остальные ораторы, а их было немало, удивлялись странной позиции двух ученых (может быть, их диссертации теряли смысл с признанием Кулаковского большим поэтом и главной культурной ценностью якутского народа?).

Высказался и я.

— Да, но шкурки все-таки он получил! — не сдержался и выкрикнул с места, перебивая меня, ученый.

Но тут уж в зале раздался хохот, который и закрепил победу большинства».

Однако окончательную «победу большинства», о которой пишет В. А. Солоухин, на заминированном поле биографии Алексея Елисеевича Кулаковского еще только предстоит одержать…

5

Начало аяно-оймяконской главы судьбы Алексея Елисеевича Кулаковского теряется в иркутской ночи 7 февраля 1920 года, когда, как писал Сергей Марков:

Помню стук голодных револьверов
И полночный торопливый суд.
Шпагами последних кондотьеров
Мы эпохе отдали салют.
Ведь прошли, весь мир испепеляя,
Дерзкие и сильные враги.
И напрасно бледный Пепеляев
Целовал чужие сапоги…
И теперь в груди четыре раны.
Помню я, при имени моем
Встрепенулись синие наганы
Остроклювым жадным вороньем.
И сомкнулось Время, словно бездна,
Над моей погасшею звездой.
А душа в глуби небес исчезла,
Словно в море кортик золотой…

Или — это уже в изображении Сергея Бонгарта — когда:

Его вели между вагонов,
Как черти в ад.
Разило водкой, самогоном —
От всех солдат.

Худой чекист, лицо нахмуря,
Отдал приказ…
А он курил, — как люди курят, —
В последний раз…

Шел снег. Медлительно и косо,
Синела мгла…
Уже кончалась папироса
И пальцы жгла…

И портсигар отдал солдату:
«Берите, что ж.
Не думайте, что мне когда-то
Еще пришлось»…

Ночная мгла уже редела,
Чернел перрон,
И как всегда перед расстрелом
Не счесть ворон…

Одним словом, начало этой главы в ночи, когда расстреляли в Иркутске Александра Васильевича Колчака и председателя Совета министров колчаковского правительства Виктора Николаевича Пепеляева…

Влюбленные в адмирала Колчака поэты, конечно, ошиблись…