Алексей Михайлович

Все улицы города были украшены зеленью, шелком и объярью. На перекрестках неумолчно били в накры и оглушительно трубили глашатаи. Оставшихся в живых жителей согнали к заставе и там учили, как отвечать государю, если он обратится к ним с вопросом.

Вскоре в Кокенгаузен прибыл гонец.

— Царь жалует утресь! — объявил он воеводе. — Все ли готово ко встрече?

— Все, — хвастливо тряхнул головой воевода. — Не впервой нам государей встречать!

На следующий день за город высыпали войска во главе с духовенством. Алексей, далеко за заставой, вышел из колымаги и, сняв шапку, трижды перекрестился.

— Боже мой, колико кручины и крови…

Он направился к дороге, заваленной трупами и телами раненых. С каждым шагом лицо его, искаженное ужасом и отвращением, менялось, а глаза с недоверчивым удивлением устремлялись на ближних.

— Так неужто же наши сиротины все живот сохранили?… Сдается нам, не видать и ни российских рейтаров, и ни стрельцов? — остановился он наконец перед воеводой.

— Не все, государь, — сокрушенно вздохнул воевода. — А токмо, Божьей милостью, многое множество сохранилось от погибели людишек твоих.

Отойдя в сторону, он за плечи приподнял с земли мертвеца.

— Един наш стрелец, а ворогов подле него край непочатый. Не рать у тебя, государь, а орлы!

Алексей отвернулся и закрыл руками лицо.

— Убери!… Сейчас же убери! Не можно нам без смертной туги на погибели наших людишек глазети.

Воевода бережно опустил труп на землю и закрыл ему остекленевшие глаза.

— Не рать, а орлы, — повторил он, вдохновенно приложив руку к груди. — Железами не сдержишь! Так и рвутся в бой за государево дело.

Привыкнув немного к страшному зрелищу, царь уже спокойней и деловитей обходил ратное поле, то и дело склоняясь над мертвецами.

— А не инако, жив? — остановился он перед раненым и сочувственно улыбнулся. — А жив ли ты, басурман?

Раненый со стоном приподнял голову, показал рукой на свои запекшиеся губы и что-то по-своему забормотал.

— Аль испить просит? — повернулся Алексей к воеводе. — Оно хоть и не нашей веры человек, а тоже разумеет, жалуется. Ты попотчуй-ка его водичкою, не скупись…

У самого входа в город Алексей присел отдохнуть в приготовленное для него мягкое кресло. Глубоко вздохнув, он сморщился гадливо и сплюнул.

— Добро, одначе, смердят басурманы!

— Смердят, государь! — подхватили ближние. — Показал бы ты им милость да пожаловал их могилами.

— И то, — согласился государь. — Схоронить!…

Воевода испуганно подбежал к Алексею и что-то шепнул ему.

— А и то гоже удумано. Дай-ко-ся поглазеть, — поинтересовался Алексей и с видом знатока пощупал поднесенный ему иноземный мундир. — Гораздо добра одежа у басурманов.

Он подумал немного и решительно объявил

— Мертвые сраму не имут. Хоронить убиенных нагими, одежонку же отписать в обоз.

Отслушав благодарственный молебен и потрапезовав. Алексей отправился искать место для закладки церкви. Когда выбрана была подходящая площадь перед ратушей, он приказал немедленно приступить к работе и сам, помолясь на восход, вырыл первую лопату земли.

ГЛАВА III

Украина, так недавно праздновавшая присоединение свое к Московии, настороженно притаилась и сжала готовый к сопротивлению кулак.

— Набрехал нам москаль, — все чаще передавалось из уст в уста. — Сулил нам полную волю, а сам, видать по всему, Украину в вотчину норовит описать. А не будет!. А не дастся молодечество в пасть москалю.

Действительно — пользуясь удачной для него войной с Польшей. Алексей решил, что настало время покончить с украинскими вольностями. Чтобы закрепить за собой надежных сторонников, он стал щедрою рукою раздавать «великие маетности» начальным людям.

Вскоре Запорожье было лишено права что бы то ни было предпринимать без разрешения государя. Даже самому гетману запретили переписываться и вести самостоятельные переговоры с иноземными государствами.

В украинских городах появились царевы урядники, которые должны были собирать подати на царя и передавать их непосредственно людям, приезжающим из Москвы. Часть таких податей, по положению, предназначалась и на содержание запорожского войска. Однако урядники и полковники, налагавшие в иных местах по три золотых со двора, почти все деньги присваивали себе.

Не раз запорожцы ходили с челобитного к гетману, грозили бунтом. Больной Хмельницкий беспомощно разводил руками, клялся в преданности казачеству и обещал потребовать объяснения от Москвы. Но время шло, а умирающий гетман не принимал никаких мер к ограждению Украины от насилий и неправды царевых людей.

Только — ближайший сподвижник гетмана, писарь Иван Выговский, не мог примириться с обманом и решил вернуть Украине утраченную волю.

В июле Богдан Хмельницкий скончался.

Выговский решил воспользоваться удобным для его замысла случаем и в тот же день, 27 июля, написал путивльскому воеводе Зюзину смиренную цидулу: