Алексей Толстой

В январские дни 1895 года Алеша пристрастился писать письма матери в Петербург. Пишет обо всем, что увидит, обо всем, что произойдет с ним или с окружающими. Он пишет о том, что, несмотря на ветер и гололед, он бегал на снежную крепость «Измаил», сооруженную им с ребятами «третьеводни», и о том, что ночью шел совсем летний дождик и снегу осталось мало, что «нынче ужасный ветер гудит и завывает», что «под вечер прошел не то снег, не то крупа, не то маленький град», и о том, что «по утрам у нас на столе поет самовар».

В другой раз он написал матери: «Какой нынче денек был! Ясный, морозный, просто прелесть. На верхнем пруду прекрасное катание. Мы уже два дня катаемся. Копчик поправился. Червончик тоже. У Подснежника натерли рану на плече. Иван стал к нему подходить, а он как ему свистнет в губу… Поросята наши сытехоньки, бегают по двору. Марья придет к ним с помоями, а они ее и свалят. Телята страсть веселые. Папа им сделал особые корытца. Третьего дня папа читал мужикам «Песню про купца Калашникова»… Мишка во время чтения заснул. Я его нынче спрашивал, зачем он заснул, а он говорит: «Вы только слушали, а я и поспал и послушал…» Мне купили варежки в Утевке — чистые чулки. У нас часовщик починил часы, а они не пошли. Назар не будь прост — пустил их. Назар наступил ногой на иглу, и она, воткнувшись, обломилась. Ну вытащили. Папуля… ни разу на меня не посердился серьезно. Вчера у папули болел живот, и я ему читал из Лермонтова. У меня сейчас идет кровь, и я заткнул нос ватой. Целуй тетю Машу крепко. Целую тебя. Твой мальчик».

Во всех этих письмах наряду с повседневными бытовыми подробностями есть одна черта, обращающая на себя внимание, — это полная раскованность и душевная свобода мальчика.

Алеша, слушая, как стучит дождик по окнам и гудит, завывает ветер, нагоняя тоску, думал о том, что его снежная крепость «Измаил» может попортиться, а он так еще мало в ней играл. Три дня тому назад он ее сде-лал, а вчера отец его не пустил. Как же он обрадовался, когда увидел, что крепость только чуть-чуть попортилась. Нужно, пожалуй, устроить большую игру. Не сегодня, конечно. Уж больно погода плохая: под вечер пошел не то снег, не то крупа, а скорее всего град, маленькие крупинки больно секли по щекам. Он с тоской посмотрел на Чагру, там опять уж льда не видно. Бедный Аркадий Иванович днем чистит-чистит, а ночью опять взносит снегом. Так и не покатаешься, видно, на коньках. А уж как они любили кататься! Аркадий Иванович даже общество любителей-конькобежцев организовал, даже в стихах увековечил эту страсть:

Ужасно толстенький и озорник,
Во время приходи домой учиться:
Не знай усталости «в бегах».
Играй в снежки, катайся на коньках,
Живи согласно с Мишами и Есей.
Будь счастлив ты, мой ученик!
Люби кататься ты, люби и с санками возиться!

Жаль, конечно, что никак не удается выпросить у отца накидку матери, чтобы обить ею стены снежной крепости, ну да ничего. Придется матери написать, может, она пришлет ему из Питера 15 аршин шелку и 40 аршин атласу розового с темно-малино-буро-сине-красными полосками. Вот будет здорово. Издалека будет видна его крепость.

Мигом слетел под горку. Он уже не раз делал такие эксперименты, и всегда хорошо удавалось. Нужно только крепко обхватить полы полушубка, оттолкнуться, — и куртычком под горку. Только ветер в ушах да снегу набьется за воротник, если неосторожно заденешь какую-нибудь снежную глыбу.

Во дворе было оживленно. Отец купил корову, а она не встает, подымали ее веревками. Если б мать была дома, она б опять поссорилась с отцом. Никак не может он удержаться от очередной покупки. Обязательно что-нибудь да купит.

Алеша вставал рано. Выпивал два, иногда три стакана чаю со сливками и хлебом с маслом. А однажды Алексей Аполлонович с удивлением заметил, как он с каким-то непонятным азартом отрезал себе три ломтя хлеба зараз и все быстро уплел. А потом набегается и с каким аппетитом обедает. Ничего удивительного, что он начал страшно толстеть, щеки округлились, наметился животик.

Как-то вернулся с гулянья продрогший, а дома радость: мать прислала письмо и посылку — книги, журналы, готовальню. Развернул третий номер журнала «Всходы». Здесь все новые статьи. Вот Мамина-Сибиряка обязательно надо прочитать. Посмотрел на отца, чему-то вагадочно улыбавшегося. Отец не выдержал своей роли и подал ему еще одно письмо. Так и есть: письмо от Аркадия Ивановича, уехавшего в свою деревню.