Алексей Толстой

«В этом громадном, грубоватом человеке много подлинной любви и нежности. В уюте его повестей (уют, от которого в ад запросишься), точно в глыбе, бесформенной, уродливой, таится, как крупица золота, любовь. Весь смысл — в ней, только в глуби она, разыскать надо, не дается, как хромой барин, на брюхе валяйся, грязью обрасти — тогда получишь. А нежной Наташе надо заглянуть в воды пруда, в лицо смерти, чтоб встретить жениха не кокетливой девчонкой, а любящей женщиной. Толстой средь нас сладчайший поэт любви, любви всегда, наперекор всему, на краю смерти и после нее, вовек пребывающей трепетной птицей, облаком, духом. Гляжу на Толстого, книги читающего, и вижу нашу страну. Вот она, необъятная, чудесная, в недрах золото и самоцвет, шумят леса, а такая бессильная. Что нужно ей, чтоб собраться, привстать, познать свою мощь, сказать: «Это я!»? Таков и Толстой — дар Божий и всевидящий глаз, и сладкий голос, и много иного, а чего-то недостает. Чего? Не знаю… Может, надо ему узреть Россию, его поящую, иной, проснувшейся, на голос матери ответить: «А вот и я!» Так писал о Толстом Эренбург, и, перефразируя известные слова Блока о Горьком, можно так подытожить его мемуар: Толстой как писатель еще и не начинался или, как более мягко и деликатно выразился Эренбург в поздних воспоминаниях: «Есть писатели-мыслители; Алексей Николаевич был писателем-художником»^{316}.

Собственно тут и есть та черта его творчества, которую отмечали многие писавшие о Толстом: «чего-то нет в этом Степке-растрепке» (Хин-Гольдовская), «брюхом талантлив» (Сологуб), «Алеша, каким бы ты был замечательным писателем, если бы был пообразованней» (Волошин); «Я теперь сомневаюсь даже в том, был ли у него талант (соединение многих элементов, или части из них, или всех их в малой степени: «искра», дисциплина, особливость, мера, вкус, ум, глаз, язык и способность к абстрагированию)» (Нина Берберова)^{317}; «Самая выдающаяся черта личности А. Н. Толстого — удивительное сочетание огромных дарований с полным отсутствием мозгов» (Святополк-Мирский); «Многое очень талантливо, но в нем «горе от ума». Хочется символа, значимости, а это все дело портит. Это все от лукавого. Все хочется — лучше всех, сильнее всех, первое место занять»^{318}(Устами Буниных); «Мне кажется, что Вам мешает взойти на высоту, достойную Вашего таланта, Ваш анархизм — качество тоже эмоционального порядка» (Горький); «Россия пожалеет еще не раз, что Толстой не поднялся на ту высоту, которую должен был занимать по природе» (Федин).

Все эти очень разные люди в разное время, не сговариваясь, говорили о неполноте толстовского таланта. Бунин был, пожалуй, единственным, кто именно литературный талант Толстого считал абсолютным и писал «о редкой талантливости всей его натуры, наделенной к тому же большим художественным даром».

Если вспомнить рассуждения Елены Толстой о том, что Бунин Толстого к Эренбургу жестоко ревновал, — эта мысль кажется высказанной сгоряча: ревновать Толстого к Эренбургу было ниже достоинства будущего нобелевского лауреата, ревновать Бунин мог лишь к своему реноме, а по поводу Эренбурга просто раздражался. По свидетельству Федора Крандиевского, «Бунин относился к отчиму немного свысока, как, впрочем, и ко всем. Он был желчным и надменным. С ним было трудно: никогда не знаешь, что именно вызовет его раздражение»^{319}.

«4 мая (21 апреля) 1918 г. У светлой заутрени Толстой с женой. В руках — рублевые свечи. Как у него все рассчитано! Нельзя дешевле. «Граф прихожанин!» Стоит точно в парике в своих прямых бурых волосах а lа мужик»^{320}.

Это было написано в том самом мае 1918 года, когда Бунин Россию оставил и впоследствии сообщал Ященко: «Москву покинул в конце мая 1918 г., не будучи в силах — в буквальном смысле слова — выносить большевистскую атмосферу, даже просто того подбора лиц, что образовался на улицах»^{321}.

Толстой находился в новой русской столице еще весь июнь и июль вплоть до тех дней, когда в столице случился левоэсеровский мятеж, который произвел на него сильное впечатление и, по всей вероятности, стал последним аргументом в пользу отъезда.

«21/7 июля. Вчера убит Мирбах. Сегодня с утра орудийная стрельба. С Арбатской площади через каждые 3 минуты выстрел. Выглядываю в окно, напротив нас в садике две женщины и с ними девушка в розовом платье, с бантом на затылке. Она целует то одну, то другую женщину. [При выстрелах] Когда раздается выстрел, девушка встряхивает головой: они о чем-то беседуют, явно не касающемся революции. Потом девушка села в гамак, женщины ушли»^{322}.