Алексиада

Далассин ожидал Дуку и в беседе с Чаканом дал ему понять, что возлагает все надежды на приход Иоанна. Чакан же, кажется, ответил словами Гомера: «Но приближается ночь, покориться и ночи приятно». [899] Чакан обещал Далассину доставить на рассвете много съестных припасов. Все это, однако, было лишь хитростью и обманом. И Далассин не ошибся в своих подозрениях. Утром Чакан тайком спустился к берегу и, пользуясь попутным ветром, отправился в Смирну, чтобы набрать там большое войско и вновь вернуться на Хиос. Но Далассин почти не уступал Чакану в хитрости: вместе со своими воинами он сел на имевшиеся у него корабли и прибыл на них в Волисс. Там он добыл себе корабли, соорудил гелеполы, дал отдых своим воинам, набрал новых и вернулся туда, откуда ушел. Он завязал жестокий бой с варварами, разрушил стену и, в то время как Чакан находился еще в Смирне, захватил город, а затем, воспользовавшись тихой погодой, со всем флотом направился прямо к Митилене.

9. Такие меры против Чакана принял самодержец. Когда Алексей узнал, что скифы вновь наступают на Русий, расположились лагерем у Поливота, [900] он немедленно вышел из Константинополя и прибыл в Русий. Вместе с ним отправился перебежчик Неанц, втайне вынашивавший против него злой умысел; с Алексеем находились также Канц и Катран – оба эти мужа питали горячую любовь к императору и отнюдь не были новичками на войне. Завидев издали большой отряд скифского войска, Алексей вступил с ним в бой. Много ромеев пало в битве, некоторые были взяты в плен и убиты скифами, но немалое их число благополучно добралось до Русия. Но это была всего лишь битва со скифами, вышедшими в набег за провизией.

Когда же к императору подошли латиняне, которых называют маниакатами, [901] он воспрянул духом и решил вступить в рукопашный бой со скифами. Так как обе армии находились на небольшом расстоянии друг от друга, император, желая начать сражение, не решился приказать подать трубой сигнал к бою. Он призвал к себе Константина – слугу, в чьи обязанности входил уход за императорскими соколами, [902] велел ему взять тимпан, бить в него с вечера до утра и, обходя расположение войска, возвещать, что всем следует привести себя в состояние боевой готовности, ведь самодержец решил вступить наутро в бой со скифами без сигнала трубы. Между тем скифы ушли из Поливота, достигли места, называемого Гадос, где и разбили свой лагерь.

Вот какие меры принял самодержец в тот вечер. На рассвете он разделил войско, построил его по фалангам и выступил против скифов. До начала битвы, когда войска еще стояли на своих местах, Неанц поднялся на близлежащий холм, якобы для того чтобы осмотреть скифский строй и доставить самодержцу сведения о его расположении. Но сделал он нечто прямо противоположное. На своем языке Неанц стал советовать скифам расположить рядами свои повозки и не опасаться самодержца, который и так удручен предыдущим поражением и уже готов обратиться в бегство, ибо испытывает недостаток в воинах и союзниках. Сказав это, Неанц спустился к самодержцу.

Однако один полуварвар, зная скифский язык, понял обращенные к скифам слова Неанца и обо всем сообщил императору. Когда об этом поставили в известность Неанца, он потребовал улик. Полуварвар смело вышел на средину и стал обличать его. Тогда Неанц на виду у императора, стоя в окружении фаланг, внезапно выхватил меч и отсек голову этому человеку. Как мне кажется, желая убийством доносчика отвести от себя обвинения, содержащиеся в доносе, он еще более обнаружил свою вину. Почему же он иначе не вытерпел улик? Видимо, Неанц потому осмелился на такой риск и совершил поступок, вполне достойный варварской души, поступок, настолько же подозрительный, насколько и дерзкий, что желал вырвать язык, изобличавший его коварство. Однако император сразу не наказал варвара, не покарал Неанца, как он того заслуживал, но подавил гнев в своем сердце, ибо не хотел раньше времени спугнуть зверя и внести замешательство в ряды воинов. Он сдержался и совладал со своим гневом; ведь он и раньше, по прежним поступкам Неанца, а также по другим признакам, предчувствовал предательство этого человека, к тому же судьба битвы была в то время «на мечном острие распростерта». [903] Вот почему император до поры до времени подавил клокочущее в его груди негодование и не смог в тот момент решить, что ему сделать. Вскоре Неанц подъехал к императору, спрыгнул с лошади и попросил у него другого коня. Алексей тотчас же дал ему лучшего коня с императорским седлом. Неанц вскочил на него и, так как в это время оба войска уже пошли на сближение друг с другом, сделал вид, что бросился в бой со скифами, но обратил острие копья назад, перешел к своим сородичам и сообщил им немало сведений о расположении войска императора. Скифы воспользовались его наставлениями, вступили в жестокий бой с самодержцем и наголову разбили его войско.