Алексиада

Этой болезни не было ни у кого из его предков, так что нельзя считать, что она перешла к нему по наследству; ее причиной не был и изнеженный образ жизни, как это обычно случается с прожигателями жизни и любителями наслаждений. Но я расскажу, как обрушилась на него эта болезнь ног. Однажды, когда он упражнялся в игре в мяч со своим партнером Татикием, о котором я неоднократно рассказывала, Татикий свалился с коня и упал на императора. От тяжелого удара Алексей почувствовал боль в коленной чашечке и во всей ноге, но, будучи человеком весьма терпеливым, не подал виду. Алексей немного подлечил ногу, вскоре боль утихла, и император продолжал свои обычные занятия. Такова первая причина болезни ног императора, ибо боли в ушибленных местах повлекли за собой боли ревматические. Но был и другой более очевидный источник болезни. Кто не знает о том, как бесчисленное множество кельтов, снявшись отовсюду со своих мест, двинулись к нам и прибыли в царицу городов? [1527] Погруженный в безбрежное море забот, император издавна знал, что кельты даже во сне грезят о Ромейской империи, и видел, что кельтов больше, чем песка в пустыне и звезд на небе, а все ромейские силы, даже если их собрать воедино, не составят и ничтожной доли кельтского войска. А в то время большая часть его воинов была рассеяна: одни стерегли долины Сербии и Далмацию, другие охраняли от набегов куманов и даков приистринские земли; кроме того, большому числу воинов была доверена охрана Диррахия, дабы город не был вновь захвачен кельтами.

Видя это, самодержец сосредоточил свое внимание на кельтах, а остальные дела счел второстепенными. Раздавая титулы и дары, он сдерживал волнения варваров, еще не проявлявших открыто своей вражды; всевозможными средствами отражая натиск кельтов, император не меньше, если не больше, опасался восстания своих подданных и всеми способами старался защитить себя и искусно воспрепятствовать осуществлению их намерения. Но кто сможет рассказать о массе бедствий, постигших его? Приспосабливаясь ко всему, применяясь как только можно к обстоятельствам, обращаясь к делам, не терпящим отлагательства, он действовал как хороший врач, следующий правилам своего искусства. С рассветом, когда солнце только поднималось над восточным горизонтом, он ежедневно восседал на императорский трон и приказывал беспрепятственно впускать всех кельтов, желая выслушать их требования и вместе с тем стараясь разного рода искусными доводами подчинить их своей воле.

Кельтские графы, люди по природе своей дерзкие и бесстыдные, невоздержанные во всех своих желаниях и превосходящие болтливостью весь род человеческий, входили к самодержцу без всякого порядка, и каждый граф приводил с собой столько людей, сколько хотел: за первым входил второй, за вторым третий. Войдя, они говорили, не следя, как это некогда предписывалось ораторам, по водяным часам за временем, а каждый вел беседу с самодержцем столько времени, сколько хотел. Таков уж был их нрав. Не в меру болтливые, они не стыдились самодержца, не дорожили временем, не догадывались о гневных взглядах присутствующих, и ни один из них не уступал места пришедшему вслед за ним; без всякого удержу продолжали они говорить и предъявлять свои требования. Их болтливость, «крючкотворство» и пустословие хорошо известны всем тем, кто интересуется людскими нравами, присутствовавшие же там убедились в этом на собственном опыте.

Когда наступал вечер, не евший целый день Алексей поднимался с трона, чтобы удалиться в императорскую опочивальню. Однако и этим он не избавлял себя от докучливости кельтов. Один за другим шли к нему кельты, при этом приходили не только те, с кем он не беседовал днем: многие являлись и вторично, выдвигая все новые и новые поводы для разговоров; император стоял прямо и, окруженный кельтами, мужественно переносил их болтовню. Можно было наблюдать, как он один своими доводами находчиво парировал возражения всех кельтов. Не было конца их бесконечной болтовне. Когда кто-нибудь из чинов [1528] пытался прервать кельтов, его самого прерывал император: зная природную вспыльчивость франков, Алексей боялся, как бы по незначительному поводу не вспыхнул большой пожар распри и это не причинило бы серьезного вреда Ромейской державе.