Алекситимия

Маркер скрипел и казалось вот-вот сломается, когда он начал выводить линию за линией по одному и тому же маршруту, перечеркивая себя на фотографии, как будто играл в воображаемые «крестики-нолики». Он проводил по одной и той же линии раз за разом от чего она становилась толстой и продавливала плотный картон. Но этого было недостаточно и Даниил начал закрашивать себя полностью.

Он выходил за контур своего тела зарисовывая все от себя на этой фотографии.

Он громко, как-то хрипло дышал, как будто слезы истерики, сидящие где-то внутри, перекрывали ему дыхательные пути. Даниил выронил маркер и тот упал на стол, оставив черную, острую черту ближе к краю фотографии перечеркнув одного из его одноклассников.

Даниил прижал раскрытые ладони к лицу, ещё больше нагнувшись над столом. Парень прикусил нижнюю губу до боли и крепко зажмурил глаза, как будто боялся издать хотя бы звук или же боялся, что сможет разглядеть очертания себя на фотографии несмотря на множество слоев черного маркера.

Он убрал руки от лица, его лицо искажала болезненная гримаса. Он резко встал со стула, от чего-то с грохотом упало. Глаза пекли от непролитых слез, а горло сжимали невидимые, невыносимо тесные тиски.

Гортанно завыв он смел все свои вещи со стола. Те с грохотом посыпались на пол. Тетради раскрылись, ручки рассыпались, некоторые пропали безвозвратно, закатившись то ли под стол, то ли под кровать. Книга раскрылась ближе к концу, а канцелярский нож выпал с неё, оставшись где-то под слоями макулатуры. Но фотография как-то издевательски продолжала лежать сверху этого хаоса, привлекая внимание уродливым черным пятном, напоминающим чудовище, практически по середине фотографии.

Он упал на колени, точилка для карандашей болезненно впилась своими острыми металлическими гранями под колено. На раскрытых ладонях, которыми он упирался в пол, оставались красные точки от предметов, которыми был усыпан пол.

Он схватил канцелярский нож и скрутился над фотографией. Он давил на нож так сильно, что его пальцы и костяшки болели. Глаза были пугающе распахнуты, а нож со скрипом прорезал фотографию и оставил полосу на полу, оставил неглубокие прорези на дереве ламината.

Нож выпал с рук Даниила и упал возле фотографии, запустив руку в хаос, что творился на полу, он вытащил не закрытый маркер и начал чиркать по фотографии, перечеркивая своих одноклассников, пытаясь скрыть за черной краской уродливо-улыбающиеся лицемерные лица.

Когда все лица были перечеркнуты он в бессилии выронил маркер и запрокинул голову.

***

Даниилу десять и он в восторге от новых знаний. Но он не может избавиться от мечты, где он может учиться в маленькой уютной раковине, где будет сидеть в мягком кресле и его не будут окружать другие дети.

Он недавно слышал о мальчике, который учится на домашнем обучении, потому что у него какая-то серьезная болезнь и он не может ходить в школу. И Даниилу кажется, что это потрясающе. Ты можешь изучать что-то новое, что-то потрясающее и захватывающее сидя у себя за столом в пижаме и ничто не отвлекает тебя от получения новых знаний.

Когда он в классе он постоянно отвлекается. Его одноклассники слишком шумные, они часто плюют в него бумагой. Они засовывают мягкие, пожеванные клочки бумаги в ручки, с которых вытягивают пасту и резко выдохнув «выстреливают» в него бумагой.

Ему не обидно, но ему ужасно противно. Они мерзкие, кажутся ужасно грязными и ему не нравится, что после того, как они попадают в него все начинают громко смеяться. От этого он чувствует себя выброшенным за борт и непонимающе хмурится, от чего его одноклассники смеются ещё громче.

Когда Даниил хмурится он напоминает взрослого, кажется, что в его маленькой, детской черепушке проходят серьезные мыслительные процессы. Одноклассникам кажется это забавным. Они продолжают говорить, что он тупой, от того, что он постоянно отвлекается. Но Даниил действительно не может понять, для него это что-то недостижимое, как кто-то может на протяжении пятнадцати минут смотреть на одно и то же математическое уравнение и продолжать о нем думать.

Многие уравнения в его тетради брошены на половине развязания, как и сочинения по литературе, диктанты. Кажется нет такого предмета по которому он способен доводить задания до конца.

Он знает решение и оно очевидно для него. Так почему же для учителя не очевидно, что он знает? Для него это также абсурдно как и исписывать страницу за страницей тетради единой фразой: «небо голубое».

Ему слишком быстро наскучивает выполнять данные учителем задания, его мысли перетекают во что-то другое, а после и в третье, как будто без его участия и контроля. На математике он может рассуждать о истории и литературе, а на литературе рисовать пейзажи.

Зачем ему продолжать писать то, что он знает и что ему наскучило? Он искренне этого не понимает.

– Мам! – крикнул он, заходя в квартиру.

Там было привычно шумно. По телевизору шла какая-то передача и люди в ней были слишком громкими от чего мальчик поморщился. Смех был резким, а голоса высокие.