Аленький цветочек

– Меня послушай, – начал он торжественно. – Давным-давно злоба людская усилилась, да так, что пуп земли дрогнул от ужаса, и Юмбел, верховный Бог, в бешенстве спустился с небес. Его страшный гнев вспыхнул, как красные, синие и зелёные огненные змеи, и мужчины прятали свои лица, и дети кричали от страха. Великий Бог говорил: «Я переверну этот мир. Я велю рекам течь вспять. Я заставлю море встать на дыбы. Я соберу его в огромную стену и обрушу на злобных детей земли и таким образом уничтожу их и всю жизнь». И морской вал прошёл по земле, и мёртвые тела носились по поверхности тёмных вод…

Взяв паузу, Данилов глянул на Ванькину городскую жену. Заметил, что слушала она внимательно и с должным почтением. Кивнул, довольно затянулся… Собственно, старался он специально для неё, чтобы ума-разума набиралась. Может, впрямь поумнеет, поймёт, какой должна быть правильная женщина. Здешних-то Скудиных лопарскими сказками не удивишь, Григорьевна и не такое знает, ей духи многое открыли…

– Так вот, девка, к чему я всё это. – Саам вдруг улыбнулся, показав редкие, почерневшие от табака зубы. – Не все люди погибли. Был один народ, укрылся глубоко в пещерах, его теперь чудью подземной зовут. Правит им хозяйка Выгахке… сильная волшебница, все богатства держит в своих руках. Золото, серебро, камни драгоценные. А вход в недра, где чудь обитает, находится на склоне Чёрной тундры, только где именно – никто не знает, мимо пройдёшь – не заметишь. А раз в год, когда Пейве-Солнце достигает вершины силы, на укромной полянке распускается огненный цветок. Только его опять не всякий увидит. Это ведь хозяйка Выгахке свой знак подает, зазывает хороших людей в гости. Те, кто в силах тот цветок увидеть и лаз отыскать, назад не возвращаются. Под землей жизнь лучше, чем здесь, однако. Вот так-то, девка. А ты – шабаш, ведьмы. Тьфу!

– Вообще-то, – подумав и вежливо помолчав, осторожно ответила Маша, – на самом деле наши предки Купалу отмечали не седьмого июля, а двадцать второго июня. Когда астрономически солнце действительно в максимуме. Так что весь этот старый стиль, новый стиль применительно к языческим праздникам…

Данилов положил погасшую трубку, шумно отхлебнул чаю, остывшего, но добротно заваренного и потому вкусного.

– На озере будешь, – сказал он, – брось на берег жёлтую монету и у хозяйки прощения попроси. Не вслух, мысленно. А то недалеко до беды, с этим не шутят.

Он не стал рассказывать, как лет тридцать назад его не послушали геологи из Москвы. Рассмеялись этак снисходительно – что, мол, ещё за предрассудки дремучего шаманизма. И никакого, конечно, прощения не попросили. А через день их завалило в ущелье камнями. Мокрое место осталось…

Маша смеяться не стала, наоборот, кивнула:

– Спасибо за науку. – И оглянулась на свекровь: – Дарья Дмитриевна, с посудой помочь?

Ответ был известен заранее. «Иди отдыхай, дочка, успеешь ещё наломаться».

– Спасибо, мать. – Иван дожевал рыбник и поднялся следом за женой. Скрипнув половицами, подошёл к шкафу. – Батя, я возьму твой бинокль?

Ростом он был не менее двух метров и весил прилично за центнер, но при этом килограммы подполковника Скудина состояли отнюдь не из жира. Отнюдь, отнюдь! Только гибкие мышцы, жилы и кости. Какой к бесу Сталлоне, какие Лундгрен со Шварценеггером! Не видали они там, в своих занюханных Голливудах, серьёзного русского мужика!

– Бери, бери, не помутнеет небось. – Степан Васильевич кивнул, глянул, как Маша сдергивает с лески полотенце, и усмехнулся беззлобно. Даст ей, пожалуй, Ванька позагорать. И на всякий случай спросил: – Иван, не позабыл, где живём?

Спецназ, не спецназ, а родительское наставление никому ещё не мешало.

– Угу, – подтвердил Иван. И сунул в карман штыковой накидыш «Милитари». – В тайболе.

Сколько он себя помнил, отец всё время повторял: «Мужик без ножа – не мужик. Так, недоразумение одно. Чепуховина. В тайболе живём…»

– Степан Арсеньевич, до свидания! – В коротком платье, с распушившимися волосами Маша напоминала не без пяти минут доктора технических наук, а студентку-первокурсницу. – Значит, жёлтую непременно?..

Скудин-младший вернулся к столу, пожал руку сааму.

– Счастливо, дядя Степан. Увидимся ещё, даст Бог.

И вспомнил, как давным-давно Данилов вытащил его, сопляка, из стремнины. Откачал, а потом, спустив штаны, больно отодрал кручёным ремешком: «Куда лезешь, Ванька-дурак? Вначале думай, делай потом!..» Но бате не заложил. Тот до сих пор так и не знал ничего.

– Бог-то Бог, да и сам не будь плох. – Старик тряхнул его руку и, не разжимая пальцев, тихо, так, чтобы больше никто не услышал, сказал: – Хорошая тебе жёнка попалась, только жизни её ещё учить и учить, потому как дура, однако.

Сам Данилов был женат в пятый раз, на тридцатилетней молодухе. Стало быть, в женщинах толк понимал.

«В тайболе живём…»

– Смотри, прелесть какая! – Опустившись на корточки на берегу весёлого, сапфирно-синего ручья, Маша прикоснулась к крохотному, ростом в ладонь, кустику шиповника, но рвать не стала, пожалела. Она вообще никогда не рвала цветов. – И пахнет, как настоящий!