Аленкин астероид

Ах, если б можно было верить телескопам! До погибшего, казалось, совсем уже недалеко А пеленгаторы твердили: лёту к мест" трагедии еще около двадцати дней. Это противоречие выводило из себя лючей гораздо старше и разумней меня: разбегающееся Пространство поедало всю скорость кораблей, практически удерживая их на месте, как течение реки удерживает в одном и том же водовороте лодку с отчаянно гребущими людьми.

Я несколько раз пробовала украдкой вызвать дядю Исмаила. Но слышала только монотонный шум. А когда мама узнала про мои попытки - ой, что было! Расплакалась, пожаловалась врачу, меня т"т же обстучали, осмотрели и в конце концов заставили дать торжественное обещание никогда ничего подобного не выкидывать. Дать такое обещание мне ничего не стоило: канал связи с дядей Исмаилом постепенно блокировался и сам собой расплывался в невнятный фон.

Цирк, театр и Дом Чудес одновременно взяли надо мной шефство. Не отстали и космонавты: стоило мне лишь заикнуться - любой свободный от вахты разведчик изъявлял готовность лететь со мной, куда я только захочу. Но я никуда не хотела.

Прежние дворовые дела перестали меня волновать. Ребята жалели меня, а мне странным казались их мелкие детские хлопоты и какие-то происшествия, важные лишь для них самих.

Мне хотелось быть рядом с командиром разведчиков Тоболом Сударовым. Или, например, с Читтамахьей. Но даже им редко удавалось вытащить меня из дому.

Впрочем, дома тоже стало неспокойно. Мама взяла отпуск и все время караулила меня, ловя смену выражений на моем лице. Папа научился так здорово "не обращать внимания" на мое настроение, что поневоле напоминал о нем на каждом шагу.

А Туня витала надо мной ангелом, постоянно заглядывая в рот и надеясь предугадать мои желания. А у меня из всех желаний осталось одно-единственное: хоть ненадолго уйти от жалости, остаться одной, запереться в комнате, занавесить окна и тихотихо побыть в полумраке. Со своим горем. И своими воспоминаниями.

По видео часто наведывался Антон Николаевич. Начинал всегда с одних и тех же вопросов, только менял их очередность. Строил вопросы четко, гладко, бодрым докторским голосом: "Ну, как нам понравилась выставка марсианской" флоры?

Почему в плане на завтра не учтен океанариум? Каникулы кончаются, хорошо ли мы готовимся к четвертому классу?"

И тому подобное, такое же насквозь пресное и полезное, как рыбий жир. Оттого я не очень охотно беседовала с этим неулыбчивым и вечно занятым человеком. Даже в наши с ним разговоры вклинивался вкрадчивый референт Токаяма, перебивал по неотложному делу какой-нибудь нетерпеливый исследователь... А вот с Читтамахьей мы подружились всерьез, хотя из-за дяди Исмаила он вначале и заходить к нам боялся: он взвалил на себя всю вину за саму катастрофу, а потом за неудачу спасательной экспедиции. Да-да, боялся - он мне сам так сказал. Но все равно без конца приходил, и я неожиданно для себя поддавалась на его уговоры и шла гулять.

После гибели дяди Исмаила я часто ломала себе голову, имею ли я прежнее право на астероид? Есть ли вообще у человека право играть небесным телом? Советоваться мне ни с кем не хотелось. Мысли бились, бились в голове. А ответ не приходил.

На мое счастье, занесло нас однажды с Читтамахьей в Сибирь, в охотничью заимку. Это такая совсем ничья изба в тайге, где любой может остановиться - отдохнуть, обогреться. В ней все оставлено по-старому. Голые бревенчатые стены. Некрашеные полки со старинной, смешной посудой. Широкие лавкилежаки. И настоящая русская печь на полкомнаты, которую топят вырубленными из деревьев дровами. Словом, типичная старина, если забыть, что одна стена затянута невидимым телеэкраном, а за ближайшими кустами спрятана на всякий случай двухместная "Стрекоза". Но какая нам разница? Ведь здесь упревает в чугунке настоящая перловая каша с лучком и шкварками, а из котелка одурманивает запахами настоящий таежный чай с чагой?

Когда в животах стало тепло и сыто, глаза почему-то залоснились и сузились, а на душе стало покойно-покойно - почти как два месяца тому назад... По примеру древних охотников взамен взятых в избе продуктов мы положили на полки то, что не понадобится нам на обратном пути: консервы, бататы, сырную крупу, а также фоторужье, лыжи, батареи и медкомплект. Потом записали наши адреса на кусочке смальты и разлеглись на лавках. Я еще гравипростынку подстелила для мягкости, а Читтамахья - прямо на жесткий лежак лег и жмурится от удовольствия. Видно, кто-то в его роду работал йогом!

Гляжу я в потолок, на щели между досками, и чувствую: забрезжило что-то у меня в голове.

- Скажите... - спросила я у Читтамахьи, спотыкаясь на обращении. Товарищ Антуан-Хозе - напыщенно и неестественно, а если по отчеству-вообще язык сломаешь: Антуан-Хозе Девашармович! - Скажите, пожалуйста, а почему избушка называется заимка?

- Не знаю, Алеунушка, вероятно, каждый здесь может позаимствовать то, чего у него нет. А отдать может в любом другом месте, если заимеет...

- Так неинтересно. Я думаю, правильнее называть это не заимка, а взаимка: здесь все взаимно друг друга выручают...