Альфа Большой Медведицы

– Ну, винтовки-то мы сами чистим, – сказал дядя Алексей. – Каждый свою. Доверять другому своё оружие устав не дозволяет. А вот если трубу поможешь почистить, спасибо скажу.

И он принёс гнутую сигнальную трубу с узким раструбом. При свете лампы она блестела, как тусклое золото.

У Генки застучало сердце, и он принял трубу на вытянутые руки…

Он скоро научился чистить трубу мазью и шинельной суконкой до горячего блеска. Он выучил на память несколько сигналов: "атака", "отбой", "подъём". С дядей Алексеем они уходили в тупичок за казармы, и трубач-красноармеец негромко наигрывал Генке тревожные мелодии: то быстрые, как атака конницы, то медленные и немного печальные.

Дядя Алексей был трубачом ещё в войну с германцами. А потом воевал с Юденичем, с Колчаком. В одной руке винтовка, в другой солдатский горн. Сколько раз «атаку» трубил – не счесть. А однажды крепко ранило. Отлежался в лазарете, и перевели его в запасной полк.

Слушал Генка рассказы дяди Алексея и забывал понемногу трубача с книжной картинки. Тот трубач то ли был, то ли не был, неизвестно, а настоящий – рядом. Вот он: шлем с малиновой звездой, красные полосы застежек на шинели, винтовка за плечом. И труба настоящая – тяжёлая, блестящая, звонкая. Генке казалось иногда, что от горна перешёл на дядю Алексея жёлтый золотистый налёт. На усы, на руки осела медная пыль, жёлтыми точками засветилась в глазах.

Много раз Генка тайком подносил к губам холодный мундштук. Хотел сыграть. Ничего не получалось, только хрип вылетал. Один раз заметил это дядя Алексей. Ругать Генку не стал, смеяться – тоже. Объяснять начал:

– Ты не просто дуй, а губы держи твёрдо. И язык к губам прижимай, будто клапан. Воздух им выталкивай. "Атака языка" это называется. Попробуй-ка.

Попробовал Генка – маленько получилось.

Потом стало получаться лучше.

Всякие сигналы показывал дядя Алексей, только один никогда не играл. Насвистит его, напоёт тихонько, а на трубе не играет.

– Если этот сигнал затрубить, тут, Генка, такое дело начнётся…

И всё же пришлось.

Как-то сидели Генка и дядя Алексей в казарменной каптёрке. Тихо было, дождик моросил за окном. И вдруг затопали ноги, зашумели голоса. Молоденький красноармеец забежал в каптёрку, покосился на Генку, что-то на ухо шепнул дяде Алексею. Дядя Алексей встал. Генку взял за плечо.

– Беги-ка, братец, домой. Дело серьезное.

Прихватил трубу и вышел.

И тут же донёсся со двора сигнал. Тот самый – прерывистый и неспокойный.

Не успел Генка домой убежать. Да и не хотел. Выскочил на крыльцо и смотрел с тревогой, как строится в длинные шеренги полк. Штыки да шлемы. Могучая сила, как стена. Вот уже и дяди Алексея не видать: затерялся в рядах. Вышли на середину двора командиры.

– По-олк! Нале-е. во! Шагом марш!

И пошли, ухая подмётками по брусчатке, рота за ротой. Исчезали за широкой каменной аркой. И остались только несколько человек во дворе да часовой.

– Куда они? – спросил Генка у часового.

– Банда объявилась. Беляки недорезанные.

Шёл Генка домой, а в ушах у него всё повторялся тревожный сигнал.

Какая же сила в трубе горниста! Заиграл – и встали железным строем тысячи товарищей. Кто их победит, кто сломит?

4

Полк не вернулся в казармы. На его место пришла другая часть. С пушками и оркестром. Мальчишки бегали туда каждый день. Бориска, восторженно хлопая ресницами и путаясь в словах, рассказывал про большие орудия, сверкающие трубы музыкантов и вороную лошадь командира.

Но Генка больше не ходил в казармы. Всё равно дяди Алексея там не было. Да и времени не стало. Устроили Генку всё-таки в слесарные мастерские.

– Слесарем будешь, рабочим человеком, – говорили Генке отцовы друзья.

Рабочим – это хорошо. Только слова словами, а оказалось всё не так. Делу никто не учит, а только слышишь: "Генка, слетай в цех, мастера кликни!.. Генка, отнеси бумаги в контору. Генка, помоги инструменты прибрать!"

Генка не отказывался, но досада его брала: разве при такой жизни ремеслу научишься? Ну, а с другой стороны, жаловаться как-то неудобно. Никто не обижает, а к делу не пристраивают, потому что жалеют: мал ещё.

Наконец взял его в ученики слесарь Козельский, Степан Казимирович. Высокий, узкогрудый, желтолицый. Кашляет всё время. И не поймёшь: сердитый или добрый. Если Генка неправильно держит напильник, Степан Казимирович ничего не скажет, а молча возьмет и вложит в Генкины руки инструмент как надо. Глядишь, через две минуты у Генки опять всё не так получается. Тут бы Степану Казимировичу хоть слегка рассердиться, а он опять подойдёт и давай снова всё молча показывать. Потом рядом постоит, посмотрит, вот и всё. И кажется Генке, что Козельский недоволен. Один раз Генка не выдержал:

– Вы, Степан Казимирович, будто сердитесь всё время и молчите. Лучше бы уж обругали, что ли.

Степан Казимирович хмыкнул в усы, покашлял и тихо сказал:

– Чего же мне на тебя сердиться, хлопец. Ты – старательный. Беда только, что не туда твоё старание идёт. Я понимаю так, что место твоё в школе, а не здесь.