Алфавита. Книга соответствий

Честно говоря, он выглядел несколько мрачновато. Оказалось, именно здесь в 1942 году синклитом государственных и партийных мужей было принято решение об окончательном решении еврейского и ряда других вопросов, в соответствии с классификацией (см.) по национальному

(см. Национальность ) признаку, разработанной нацистскими умниками.

У меня была большая комната с огромным окном на втором этаже.

Створки окна закрывались с помощью сложной реликтовой системы железных штырей и ручек, являвшихся, судя по всему, ровесниками самого Замка. Окно смотрело на озеро. Внешность озера незаметно менялась каждые четверть часа – оно голубело, лучезарно сияло, хмурилось, гнало волну, угрюмо покачивалось, снова голубело…

Режим дня был неизменен и прост. Я вставал в половине восьмого.

В восемь садился за стол, оживлял ноутбук и, позевывая, с отвращением перечитывал последние куски из того, что было написано ранее. Поднести пальцы к клавиатуре не было никакой возможности.

В девять я спускался в зимний сад, где к тому времени был накрыт завтрак.

Выпив две чашки кофе (см.), от которого в голове загоралась лампочка, и захватив кое-какой тормозок, я поднимался к себе, садился за стол и…

И, как водится, переступал порог ада.

В двенадцать я проглатывал половину бутербродов. Понятно, что чай

(см.) я пил беспрестанно.

В четыре я последний раз бил по какой-нибудь клавише (обычно уже не имело значения, по какой именно), вскакивал, чувствуя мелкую дрожь во всем теле и воспаленное трепетание в затылке (все-таки эти сковородки даром не проходят!), с отвращением доедал бутерброды и падал на постель.

Двадцать минут сна приводили меня в чувство, и кроссовки я зашнуровывал именно в том состоянии лихорадочного веселья, в каком

Маргарита вопила, пролетая над улицами: "Свободна!"

Прогулка занимала около двух с половиной часов. Первые четырнадцать километров – малый круг – вели меня по тенистым берегам перетекающих друг в друга озер в мимолетных компаниях обгонявших меня велосипедистов и неспешных пешеходов, которых я сам моментально оставлял за флагом. Добавочные три, если я решался на продление маршрута, составляла пробежка по безлюдному Глиникер-парку. Здесь не было ни кустов, ни подлеска, ни следов стрижки. Вековые, в три-четыре обхвата, платаны простирали свою благословенную листву непосредственно над полянами, поросшими невысокой свежей травой.

Громадные фиолетовые буки доводили меня до головокружения. Я чувствовал себя марсианином. Я ложился в траву и отдавал глаза небу.

Пройдя парк насквозь, я издалека смотрел на Глиникер-брюкке – мост, соединявший прежде Восточную и Западную Германии. "Мост менял".

Только не через Сену. На Глиникер-брюкке меняли Корвалана на

Буковского, Абеля – на Пауэрса. Старая советская хохма: Бабеля на

Бебеля, Бебеля на Гегеля, Гегеля на… на кого там? Не помню.

К Замку я возвращался другой дорогой – не по берегу, а леском вдоль шоссе, мимо гольф-клуба. Разумеется, я всегда что-нибудь бормотал в ритме шагов. Здесь высятся старые буки… торчат фонари на мосту…

И я, как всегда, руки в брюки… по Глиникер-брюкке иду… Сейчас никого, а когда-то… стояли с обеих сторон… похожие, в целом, ребята… враждующих Миноборон… Там – белые звезды на синем… здесь – желтые на зеленце… та-та-та, та-та-та… покинем?.. откинем?… отринем?.. богиням?.. хрен с ним!.. Но мужество – в каждом лице!..

Часов в восемь вечера я по вполне сходной цене приобретал пакет соленой соломки и литровую бутылку легчайшего рейнского, завинченную беспонтовой жестяной крышкой, как какой-нибудь там "Байкал" черноголовского разлива.

В половине девятого я уже был чист, свеж, умиротворен – и снова садился за компьютер. Я потягивал холодное вино, слизывал крупицы соли с хрустящих палочек и читал написанное днем. Что-то правил, что-то вычеркивал. Прикидывал фронт работ на завтра. То есть я, можно сказать, снова трудился. Но это уже был не ад, конечно.

Напротив – рай.

Иногда перед сном я включал телевизор и, окончательно одурев от усталости и легчайшего рейнского, тупо смотрел немецкие новости

(см.). О том, что мне пытаются втолковать дикторы, я мог судить только по картинкам.

Постепенно дичая, я жил так почти два месяца. Я не тосковал, не скучал, мне не хотелось развлечений. Примерно раз в неделю я покидал свое узилище (см.), брел в ближайший ресторанчик и ел какой-нибудь суп. Временами я спохватывался – ведь Берлин под боком! – и мчался брать Рейхстаг или исследовать сокровища Пергамского музея. А потом снова погружался в буквы и забывал о необходимости культурной жизни…

Я смирился с тем, что единственный человек, который может постучать в мою дверь, – это фрау Марта, уборщица. Надо сказать, в Замке была довольно сложная система замков и ключей. Так, например, мой ключ открывал две двери – моей комнаты и парадную. Были ключи, открывавшие три двери, четыре и так далее. Существовали также два главных мастер-ключа, подходивших к дверям вообще всех помещений