Алфавита. Книга соответствий

– Может, проскочим? – предположил я.

Он безнадежно махнул рукой и саркастически усмехнулся:

– Ага, проскочим… Ты что, армян не знаешь?

Я пожал плечами. Откуда мне было так уж их знать? Я вырос среди

таджиков (см.).

– Это тако-о-о-ой народец, – протянул Мамука. – С ними на одном поле лучше не садись. Неприятные людишки… Да что говорить!..

Я снова пожал плечами. Сказать мне было нечего.

– Вон, на Атанесянца посмотри! – воззвал Мамука к моему здравомыслию. – Что? Скажешь, приятный человек?

Кривить душой насчет приятности Атанесянца не хотелось. С другой стороны, точно так же был неприятен мне и его коллега – Сергей

Степанович Соловьев. Да и вся их кафедра, по чести сказать, была мне категорически неприятна.

– Кто его знает, – вздохнул я.

– А вредные, вредные! – воскликнул Мамука. – Хлебом не корми – дай какую-нибудь гадость сделать. Матери родной не пожалеют! Брат – и брата давай! Отцу стакана воды не принесут!

– Да ладно, – сказал я. – Прямо уж…

– Вот сейчас увидишь! – пригрозил Мамука. – Помяни потом мое слово!

Я взял билет и сразу понял, что дело швах.

Сев за стол, я осознал, что оно даже хуже, чем мне показалось сначала.

Но первым сдался Мамука.

Он смял свой лист, прошаркал к Атанесянцу и грубо сказал:

– Ладно, пишите два балла! Чего там!

Атанесянц внимательно посмотрел на него сквозь толстые очки:

– Почему два балла, Анджапаридзе? Не знаете?

– Не знаю, – с вызовом ответил Мамука.

– Что мне с вами делать, ребятки, – вздохнул Атанесянц.

Раскрыл блокнот. Полистал, держа карандаш указочкой.

– Четырнадцатого приходите. Подготовитесь?

– Четырнадцатого? – переспросил Мамука. – Подготовлюсь, Гайк Ашотович!

– Вот и сдадите с промысловиками. – Атанесянц протянул ему незапятнанную зачетку. – Только не отлынивайте, Анджапаридзе.

Вдохновленный его примером, я тоже поднялся. И моя графа в ведомости осталась чистой. А значит, шансы на стипендию оставались.

Через двадцать минут мы с Мамукой стояли за мокрым столом пивбара.

– Народец, конечно, неяркий, – говорил Мамука. – Тот еще народец…

Но не все так просто! – воскликнул он. – Ведь попадаются и древние княжеские роды… понимаешь?.. Одно дело – Атанесян. Простой армянский плебей. Что с него взять? Мать продаст, отца зарежет… а-а-а!

Мамука отодвинул пустую кружку и протянул руку к полной.

– Совсем другое – Атанесянц! "Цэ"! Понимаешь? "Цэ"! Древний род!

Князья! Это же совсем другое дело. Как можно сравнивать? Ежу понятно. "Цэ"! Вот в чем фокус. Это тебе не какая-нибудь деревенщина. Да я как только услышу такую фамилию, сразу скажу – благородный человек. Он почти что и не армянин! Он фактически грузин, если "цэ" на конце! Естественно. Я тебе скажу: там ведь все напутано. Грузинские князья брали в наложницы армянских девушек. Но и наоборот: армянские плебеи брали в жены грузинских князей!

– Княжон, – поправил я.

– Ну да. Так что кровь-то в нем наша, грузинская, – закончил Мамука.

– Еще по паре?

Четырнадцатого мы снова встретились в коридоре. Мой напарник выглядел усталым. Приехал его двоюродный брат, и прошедшие три дня

Мамука был вынужден оказывать ему уважение.

– Восемь ресторанов, – горделиво сказал он, легонько икнув. -

Внуковский не считаю. Там не сидели, нет. Так просто, знаешь, два раза за водкой ездили.

Еще через час мне кое-как удалось воссоздать устройство планетарной передачи. Доцент Атанесянц, грустно посмотрев и соболезнующе покачав головой, все же вписал в зачетку вожделенное "удовл.".

Когда вышел мой приятель, на его красивом бледном лице красками горя и отчаяния было написано, что Мамука не сумел удовлетворить любознательность доцента.

– Ай! – воскликнул он, воздевая руки. – Что я тебе говорил!

И произнес краткую речь, которую я опускаю по причине ее совершенной нецензурности.

Когда мы закурили, я сказал:

– Что делать… Ладно, после практики пересдашь. Теперь взрывное дело бы не завалить.

Взрывное дело читал доцент Дзауров.

– Да уж, – ответил Мамука, страдальчески морщась. – Еще это чертово взрывное дело…

И, помолчав, с горечью добавил:

– Знаю я этих осетин (см.)!..

Атлантида

Однажды загудела земля, предвещая дрожь и конвульсии; страшной судорогой свело ее косное тело, стало оно колоться, и раскаленная магма поперла из трещин. Скоро прогнулась казавшаяся столь незыблемой материковая плита, превращаясь в глубокую чашу исторической геосинклинали (см. Каротаж ), – и нахлынули в котловину волны времени. Камнекрушащими потоками врывались они на площади, ломая деревья и стены, с душемертвящим ревом катились по улицам… Похватав что попадя, в ужасе бежали от них несчастные жители града обреченного, – но разве можно ускользнуть от посланцев такой стихии?.. Пенные волны истории догоняли беглецов: то одного за другим, а то и целую толпу; обрушивалась на их смятенные головы украшенная белым буруном лапа вала и, растерзав податливое прошлое, бросала очередное вывернутое душой наизнанку тело корчиться на холодном песке дальних прибрежий…