Альфонсы в телогрейках, или Сколько стоит забыть тебя?

— Так может, ты всё-таки объяснишь мне причину, почему ты попал в карцер? — стояла я на своём.

— Ну ты вообще пораскинь своими куриными мозгами. Почему люди в карцер попадают?

— Ну, обычно туда попадают, когда нарушают режим, — я не показывала, как сильно меня задевает хамство и чрезмерная нервозность моего любимого.

О том, что у меня куриные мозги, мне никогда раньше никто не говорил. Это было, мягко говоря, неприятно.

— Тебя не пугает, что карцер становится моим вторым домом?

— Пугает, — чуть слышно ответила я.

— Тебе и в голову не приходит, как издеваются над тобой, прежде чем ты попадаешь в карцер.

— Даже боюсь представить.

— Всё происходит в медицинском кабинете.

— Почему именно там?

— Ты будешь слушать, что я говорю, или продолжишь меня дёргать и задавать тупые вопросы?

— Я буду слушать…

— Руки связывают сзади и подвешивают на решетке так, чтобы стопы пола не касались. На голову надевают шапку-ушанку, в нее вмонтированы динамики, включают сигнализацию. После этого сотрудники колонии били меня палками, по гениталиям в основном. Между пальцами ставили карандаши и сжимали, заматывали скотчем. Бить уставали уже через полчаса, и из кабинета выходили, но перед этим наполняли его перцовым газом. Окна и двери были закрыты. Жгло не только глаза, но и всю кожу. И так я висел — в крови, с орущей в ушах сигнализацией, в перцовом газе, по восемнадцать часов. Газ всё равно через щели утекал, и периодически в медкабинет заходил инспектор и добавлял еще. Не отвязывали меня даже для отправления естественных потребностей, так что мочиться надо было под себя. Время от времени сознание теряешь. Самое тяжелое — приходить в себя.

— Зачем они это делают? Неужели нельзя просто посадить в карцер, без всяких издевательств?! — От услышанного мне стало панически не хватать воздуха.

— Чтобы я забрал все свои жалобы.

— Господи, кошмар какой, — только и смогла сказать я.

— Ты вообще хоть приблизительно представляешь, что такое карцер?

— Нет, — честно призналась я любимому.

— Это каменный мешок. Там даже руки вытянуть в стороны нельзя, чтобы хоть какое-нибудь упражнение сделать, чтобы мышцы не атрофировались. Там же даже не ходишь, места мало. На прогулки, правда, выводили, но так, что я даже иногда отказывался.

— Почему ты отказывался?

— Потому что на улице зима, а у меня нет зимней одежды и обуви. И всё по твоей вине. Когда ты мне уже её купишь? Сколько будешь ещё водить меня за нос?

— У нас зарплату задерживают, — пробормотала я.

— Я мёрзну на морозе, — Игорь продолжал давить на жалость. — Да из-за собак гулять пойти не могу.

— А собаки-то здесь при чём?

— Притом, что уже в коридоре меня обычно ждала огромная собака. Без намордника. Такая так порвать может, врачи не сошьют.

— Она на тебя бросалась? — Я ощутила, как сжалось моё сердце.

— Я хорошо бегаю, как выяснилось…

— Кошмар. У меня просто нет слов. Это садисты.

— Вот и я про то же. Если отказывался идти на прогулку, они забирали из камеры все. Вообще все, включая трусы, носки и туалетную бумагу. Я оставался в голых стенах абсолютно голый. Железную дверь камеры открывали настежь, но оставалась решетчатая, чтоб не сбежал. А по диагонали от моей камеры была дверь входная в корпус, ее тоже открывали. Это чтобы мороз прямо на меня шел. Они думали, я простужусь, умру, и дело с концом. Единственный способ согреться — дотянуться до труб отопления. Они располагались высоко и накалялись до предела. Я прыгал, но иногда неудачно, и получал сильные ожоги.

— Игорь, мне так больно это слушать, — всхлипнула я.

— Но это ещё не самое страшное. Самое страшное — это музыка. В карцере был динамик. И с утра до вечера на бешеную громкость включали музыку. У меня всё время звенит в ушах. Я вообще спать не мог. Даже если ночью звука не было, в голове он всё равно звучал.

— Господи, родной мой, а как же всё это прекратить?!

— Для начала купи мне зимние вещи.

— Я это уже поняла. Даже если зарплату не выплатят, перехвачу деньги в самое ближайшее время у кого-нибудь из близких и всё куплю. Ненавижу этих тварей! Да что ж они от тебя хотят?

— Они требуют бумагу, что я претензий к ним не имею, что все прежние жалобы написал якобы с целью их оклеветать и в том признаюсь. А также, что соглашаюсь сотрудничать с администрацией и следить за всеми заключенными, докладывать об их опасных высказываниях и действиях. Ты же понимаешь, никаких бумаг я им не даю, не собираюсь забирать свои прежние жалобы и уж тем более быть стукачом.

— А может, лучше сделать то, что они хотят?

— Ты совсем дура?!

— Я просто дико переживаю и не понимаю, что лучше всего делать в подобных случаях.

— Да меня здесь кончат сразу. Так хоть какая-то борьба!

— Какой ужас… — бубнила я себе под нос.

— Меня, кстати, хотели в тюремную психбольницу поместить. Требовали написать добровольное согласие на лечение. Я не дал. Я в курсе, как там заключённых галоперидолом колют бесконечно… Самое страшное, когда обколотого человека бросают в камеру с обиженными. Там они с ним вытворяют такое…

— Боже, что же делать, — беспомощно вздохнула я.

— Для начала купить зимние вещи.