Альфред Нобель

Французская армия, поверженная, жалкая, предавалась чудовищным бесчинствам. Офицеры вроде Галифе развлекали себя тем, что безжалостно расстреливали всех направо и налево[19]. «Мы не можем победить Германию? Ничего, отыграемся на коммунарах!» — такова была их жестокая логика.

Уже гораздо позже «восстановления гражданского порядка» посреди моря крови эта серость продолжала вести пропаганду против Коммуны, но уже в скрытой форме: эти люди распространили легенду о поджигателях, которая приводила в ужас простой народ. А поэтому кто мог в то время бороться против запрета на производство любых взрывчатых веществ? Монополия в любой момент могла быть восстановлена. Нужно было лишь ещё раз запретить производство, продажу и транспортировку эксплозивов на территории Франции.

Полю Барбу не оставалось ничего, кроме как протестовать, пытаясь убедить всех в пользе динамита для мирной жизни. Но это было уже бесполезно. Завод был закрыт. Барб подал иск в суд, требуя возмещения убытков, но этого, естественно, никто делать не собирался.

Огорчённый запретом, наложенным на динамит, Барб продолжал добиваться его отмены. Он стремился к этому не только потому, что благодаря динамиту его дела пошли в гору и он получил возможность продолжать свои не совсем честные финансовые операции. У него был и другой мотив: он жаждал победы над врагом, над Германией. А желание это было повсеместным, оно стало навязчивой идеей целой нации. Поль Барб, французский офицер, разделял господствовавшую тогда в армии и среди большей части мирного населения реваншистскую идеологию.

Поражение 1870 года, аннексия Эльзаса и Лотарингии оскорбляли «честь Франции». И каждый «настоящий француз» был обязан «всё время об этом думать, но никогда не говорить». Такое выражение, как «синяя граница в Вогезах», в наше время может показаться смешным, но в те времена о ней было невозможно говорить без слёз на глазах.

И тогда Барб прибегнул к патриотическим аргументам. Запрет на производство взрывчатых веществ был снят. В 1875 году Барб совместно с Нобелем и при финансовой поддержке братьев Перейра начал выпускать динамит на своём заводе в Ливердене.

Производить, но не продавать, так как этому препятствовал закон о монополии. Странный парадокс: для того, чтобы в стране, в которой царил шпионаж, можно было производить динамит, нужно было заявить, что ты работаешь на иностранную державу. Поэтому официально предприятие сотрудничало с бельгийскими клиентами, которым оно могло продавать свою продукцию до тех пор, пока не будет отменена государственная монополия.

Авеню Малакофф

Между тем Альфред Нобель въезжал в только что отстроенный особняк на авеню Малакофф в квартале Этуаль.

Париж менялся: центр города был перестроен, появились Бальтарские рынки, велись работы по расширению Лувра. Старинные города, расположенные неподалёку от Парижа, стали его пригородами. Строились новые железные дороги, соединявшие столицу со всеми частями страны, возводились новые восхитительные вокзалы.

Альфред Нобель приобрёл особняк на авеню Малакофф в 1873 году. Это здание сохранилось до наших дней; сегодня там находится посольство государства Лаос. Изменилось и название улицы: авеню Малакофф была переименована в авеню Раймон-Пуанкаре.

Можно ли видеть в этом знак судьбы? Взятие башни на Малаховом кургане во время осады Севастополя ознаменовало конец Крымской войны, поражение России и, кроме прочего, начало тех исторических изменений, которые в конце концов привели ко второму разорению Эммануэля Нобеля.

Альфред обставил свой дом строго во вкусе того времени, устроил лабораторию и зимний сад с оранжереями, в которых росли его любимые орхидеи. Кроме орхидей, у Нобеля была ещё одна страсть — лошади, для них в его парижских владениях была построена конюшня.

В то время Нобель вёл странную двойную жизнь. Он часто старался отгородить себя от суеты и спешки парижской жизни. В этом случае он оставался тем «одиноким отшельником», который всю свою жизнь хотел отдать науке, и в тишине своей лаборатории работал над изобретениями, которым предстояло наделать много шуму.

Но иногда уединение начинало ему надоедать. Подобно запойному алкоголику, который может целый год — и даже больше — не пить, но в один прекрасный день напивается до беспамятства, Нобель иногда начинал испытывать непреодолимую потребность во встречах и общении.

И тогда Нобель в своём шикарном особняке принимал многочисленных посетителей и совершенно менял свой образ жизни. Двери его дома распахивались: Нобель устраивал бесконечные приёмы и обеды. У него бывали инженеры, директора тех заводов, на которых эти инженеры работали; нередко у него можно было видеть героев газетных хроник и городских сплетен. Многие с искренним удовольствием вспоминали об этих приёмах, дружеских и одновременно чинных по царившей на них атмосфере.