Алгебраист

Жаль, что у него не было доступа к оригиналу, засунутому в карманчик снаружи газолета, – пока он прикован к месту перегрузкой при торможении, ему этой картинки не достать. И потом, если бы он начал слишком уж внимательно вглядываться в фотографию, это могло показаться подозрительным Кверсеру-и-Джанату. Потому что именно в ней, возможно, и крылся ответ (всего лишь может быть), крылся все это время.

«…Я поместил оригинал этой папки в сейфовый ларец и доставил его моему другу и собрату-коллекционеру в городе Дейлте, что в Южной полярной области…» – так, или почти так, сказал ему Валсеир.

У Фассина этот разговор был дословно записан в памяти газолета, но его стерли на борту «Изавта». Впрочем, это не имело значения – у него у самого память была прекрасная. Тогда он не понял скрытого смысла реплики Валсеира (вскоре корабли Меркатории попытались атаковать штормовой флот, и ему стало не до анализа), но, возможно, насельник хотел этим сказать, что существует и копия. Валсеир был ученым, пунктуальным в словоупотреблении, в терминологии. Он не стал бы говорить об оригинале чего-то, не будь необходимости отличать его от копии. Значит, копия была. Существовал дубликат, и старый насельник веселился от души, вручая его Фассину, который все это время хранил копию при себе.

Что ж, теория такого рода была вполне правдоподобной.

Фассин подумал, что это очень в духе Валсеира и что раньше он ошибался относительно старого насельника. Насельники и в самом деле были тверды в своих привычках и порой предсказуемы, учитывая обычную длительность их жизни, но иногда проявляли удивительную изобретательность.

Он уснул, программы мелькали перед ним, и ему снились потоки чисел, живая алгебра, полная уравнений и величин, которые начали обретать смысл, а потом (когда он попытался исследовать и понять их) – распадаться и исчезать в хаотическом мелькании.

Его разбудил мягкий звук колокольчика.

Он находился в газолете, в похищенном корабле воэнов. Торможение ослабло, словно они уже приближались к цели. Он переключился на наружный вид и разглядел оранжево-красное солнце прямо впереди. Нечто вроде насельника чуть шевельнулось на сиденье перед ним.

– Фассин? – сказали Кверсер-и-Джанат.

Если бы он не находился в противоударном геле внутри своего газолета, то, наверно, подпрыгнул бы.

– Мм? – сказал он.

– Мы собираемся поместить вас в вашу маленькую камеру ненадолго, хорошо?

– Ну да, я понимаю.

– Как только мы выйдем на стандартный уровень в один «же».

– Слушаю и повинуюсь, – сказал он, пытаясь скрыть волнение в голосе.

Оказавшись снова в математическом пространстве своего газолета, Фассин получил результат.

Изображение облачного неба на открытке и вправду скрывало данные. Они находились там все время. Ответ, если это в самом деле был ответ, был у него с самого начала.

Он был похож на инопланетную алгебру.

Фассин попытался понять его.

В данных не было никакого смысла.

Они могли значить что угодно.

* * *

Архимандриту Люсеферусу не давало покоя неприятное подсасывание в животе. Он понял, что это. Такое же чувство овладевало им, когда он предпринимал что-то с опозданием или делал что-то неправильно. Как будто играешь в некую игру и вдруг осознаешь, что два хода назад совершил жуткий ляп, а теперь хочется вернуться и все переделать, переходить, устранить ошибку.

Когда он ребенком играл с другими детьми и совершал ошибку, то иногда говорил: «Слушай, я совсем не это хотел, я хотел вот что…» – он тогда же и обнаружил, что, хотя такое поведение и запрещалось правилами игры, подобные выходки удивительно часто сходили ему с рук. Поначалу он думал, что объясняется это его более сильным, чем у других детей, характером, но потом понял, что те, против кого такая тактика срабатывала, были в основном детьми отцов, не поднявшихся по лестнице власти так высоко, как его собственный. Впоследствии он и сам поднялся высоко и обнаружил, что мошенничество по-прежнему остается действенной тактикой. Он мог совершить самую ужасную ошибку, но не поплатиться за это, потому что его противник, понимая, что́ выгодно для него за пределами игры – в жизни вообще, никогда не осмеливался воспользоваться этой ошибкой. Для архимандрита это было своего рода непобедимостью.

С машинами дела обстояли иначе. Они обычно не позволяли делать незаконные ходы или исправлять совершенные ошибки. Поэтому ты их просто перегружал, а порой возвращался к сохраненной раньше позиции или к той стадии работы, когда ошибку можно было исправить.

Только сейчас была не игра, а если даже игра, то Люсеферус не знал, как изменить в ней правила, или смести фигуры с доски, или запустить процесс стирания всех данных. Может быть, концовкой в этой игре была смерть, и он, пробудившись, обнаружит себя в той большей реальности, которую всегда постулировала Правда. Это было своего рода утешением, хотя и в этом случае он не желал пробуждаться после поражения.

Главной проблемой было время. Время и эти сучьи насельники.