Алгоритмы истории

Понимая специфику рабских обществ, наивно спрашивать, случайность ли культ личности Сталина или мумификация Ленина, почему социалистическое государство оказалось тоталитарным, зачем сокрушались храмы, отчего «научная идеология» была столь нетерпима к религии (наука обычно индифферентна к вере), почему огромную массу людей охватывало безумие подозрительности, охоты за колдунами–вредителями, откуда эта фанатичная рабская преданность государству, смесь энтузиазма и страха, готовность к жертвам и кровавым жертвоприношениям, что за бред — давать безотвальной пахоте «политическую и идеологическую оценку», что за мания возводить грандиозные, хотя экономически малорентабельные объекты, и так далее и тому подобное. А почему в империи инков казнили за изменение цвета одежды или длины волос? А какова экономическая рентабельность египетских пирамид или истуканов Пасхи? А ведь строили, хотя и без штанов ходили. Квазирабское общество создает индустриальных идолов, то есть промышленно–культурные объекты: все логично.

Природа социализма колониальных, двухформационных обществ отчетливо проявляется в двойственности, химерности, мистифицированности структур, отношений, институтов социального бытия. Например: право на труд — оно же обязанность, выборы — они же проверка лояльности, закупка — она же взимание дани, наука — она же идеология, свобода — она же необходимость, искусство — оно же госмифология. Той же породы и «двухклассовость» советского общества: «рабочие и крестьяне» (хотя крестьянство — класс феодального и никакого другого общества). И так далее, куда ни кинь взгляд; всюду один и тот же мучительный парадокс: «зияющие высоты».

Квазирабский социализм в определенном отношении эффективен. Например, он позволяет очень быстро (хотя и в «негативе») достичь формационной однородности общества, интегрировать на основе «научной» мифологии, неоязычества различные этносы империи, отмобилизовать, сконцентрировать, не считаясь ни с какими издержками, огромные материальные и трудовые ресурсы, даже — дать миллионам иллюзию высокого смысла жизни.

Но квазирабский социализм, чем бы он не казался мистифицированному сознанию, объективно является аномальным, стрессированным состоянием общества — негативом, который не может перейти, превратиться ни во что другое, как в собственную противоположность, в собственный позитив: в госкапитализм, то есть нормальный, формационно органичный социализм индустриального общества.

Признать эту истину, если не открыто, то молчаливо, на деле, заставляют несколько обстоятельств: неизбежное крушение интегрировавшего общества мифа; разрушение личности самой мистифицированностью бытия, приводящей к раздвоенности, рода шизофрении, а затем к апатии и цинизму; исчерпание типично колониальных ресурсов экстенсивного роста (дешевого сырья, энергии и рабочей силы); усложнение самого хозяйства, достигающего предела, за которым индустриальное производство уже не может существовать без органически присущей ему экономической формы — капиталистических регуляторов.

Титаническая индустрия оказывается как бы дебильной, напоминающей могучего идиота: горы сдвинет, реки великие повернет, пустыню Каракум заболотит… сначала не нарадуешься, да потом не наплачешься.

Первыми отключаются наиболее древние — идеологические, «моральные» регуляторы; приходится заменять из так называемыми материальными стимулами, но это дает только краткий и неоднозначный эффект, поскольку само по себе деньги, даже большие, — еще вовсе не экономика. Приходится постоянно надстраивать политические, фискальные регуляторы, но на определенной стадии гигантский аппарат управления начинает лишь усиливать, усугублять деструкции, то есть сложившаяся система действительно «из формы развития производительных сил превращается в их оковы». Это противоречие безусловно является антагонистическим противоречием, ибо и сам переход химерного социума в классический, квазирабского социализма в госкапитализм представляет собой скрытую перманентную революцию, протекающую на социалистическом уровне «в рамках социализма», но радикально — до полной смены знаков на противоположные — меняющую его сущность.