Али-Баба и сорок разбойниц

– Трубочки замечательные, – попыталась вразумить парочку Нора, – просто есть сил больше нет.

– Ужасно! – воскликнул Орест Михайлович. – Трубочки не понравились! Хотите «Наполеон»? Я его к ужину приготовил-с! Но извиняйте меня, если не угодил! Муся, неси «Наполеончик».

– Трубочки великолепные! – взвизгнула Нора. – Больше ничего не надо, все! Обед закончен! Убирайте посуду! Какой торт на ужин! Мы больше трапезничать не сядем целую неделю. Так ведь, Ваня?

Я кивнул. Ей-богу, я наелся на год вперед. Муся всхлипнула и прижала к глазам огромный, отлично выглаженный носовой платок. Глаза Ореста Михайловича начали медленно наполняться влагой, одна слезинка поползла по узкому личику повара, потом он заломил руки и заголосил, словно участник хора древнегреческой трагедии:

– О-о-о, позор! Не сумел хозяевам приготовить сладкое, о-о-о!

Я растерялся. Мне иногда приходилось делать замечания поварам. Пару раз в ресторанах, недовольный качеством еды, я выговаривал метрдотелю, который незамедлительно вызывал с кухни шеф-повара, дабы тот сам выслушивал справедливые упреки.

Поймите меня правильно, я не придира, не любитель устраивать скандалы и не зануда. Просто я считаю, что, отдавая приличные деньги за еду, имею право на мало-мальски съедобные закуски. Но ни один из поваров никогда не начинал рыдать в голос, как Орест Михайлович. Меня всегда вышибает из колеи нестандартная реакция человека на обстоятельства. Ну как, скажите на милость, следует поступить сейчас? Обнять Ореста Михайловича? Вытереть ему слезы салфеткой?

– Лучше умереть! – причитал Орест. – Так опростоволоситься, не суметь приготовить нормальное сладкое! Позор мне! Позор! Жизнь закончена! Муся, немедленно беги в аптеку, купи яду, завещание в тумбочке. Все, естественно, остается тебе, только ножи отдай маме.

И он залился плачем. Муся рыдала в платок. Я кинул взгляд на Нору, та сидела с разинутым ртом. Впервые моя хозяйка не знала, что делать. Потом на ее лице появилась решимость, она схватила трубочку и принялась пихать ее в рот, приговаривая:

– Как вкусно! Восхитительно! Ваня, немедленно ешь!

Я заколебался. Конечно, Нора платит мне зарплату, причем очень приличную, и я просто обязан выполнять все указания хозяйки, но то, что касается еды, это личное дело каждого…

Решив подавить мятеж на корабле в зародыше, Элеонора пнула меня ногой:

– Эй, Иван Павлович! Это СТРАШНО ВКУСНО!

Делать было нечего, пришлось проглотить слоеное пирожное. Кое-какое время мы с Норой пели на два голоса:

– Потрясающе!

– Великолепно!

– Восхитительно!!

– Нет слов!!!

– Вкуснее ничего никогда не ели!!!

Плач стих. Орест Михайлович вынул из кармана белый платок, с шумом высморкался и спросил:

– Вам правда нравится?

– Да!!! – заорали мы в один голос. – Видите, мы съели по трубочке.

– Муся, – распорядился Орест Михайлович, – за ядом можешь не ходить. Я пока поживу.

– Скушайте еще по одному пирожному, чтобы мы совсем успокоились, – прогудела Муся.

Мы с Норой осилили вторую порцию. Орест Михайлович ушел, Муся забегала вокруг стола веселая, словно птичка. Впрочем, сравнение стопятидесятикилограммовой туши с пташкой не слишком корректно. Скорей уж Муся напоминает Большой театр, величественное, монументальное здание с колоннадой.

Наконец домработница понесла в кухню грязные тарелки.

Нора простонала:

– Это ужасно, но мне надо лечь.

Я кивнул:

– Конечно, отдохните, потом поговорим о делах, нет никакой спешки.

Нора докатилась до двери, притормозила и неожиданно спросила:

– Они каждый раз будут рыдать, если мы не сможем доесть поданное на стол?

Я улыбнулся:

– Надеюсь, что нет.

Нора хмыкнула и порулила в спальню. Я пошел к себе и плюхнулся было на кровать, но уже через секунду понял, что лежать на животе не могу, на боку и спине тоже, переполненный желудок, раздутый, словно гигантский футбольный мяч, давил на легкие. Впервые в жизни я понял, что выражение «задохнуться от обжорства» не есть красивая фраза. Убедившись, что заснуть, несмотря на полное отсутствие мыслей в голове, не удастся, я сел, потом встал и, взяв ключи от машины, пошел в прихожую. Путь мой лежал мимо кухни. Оттуда доносилось громкое звяканье и пение Муси. Очевидно, домработница мыла посуду. Боясь, что она сейчас выскочит и начнет одевать меня, я прокрался к вешалке, осторожно влез в пальто и, взяв ботинки в руки, двинулся к двери. Придется, во избежание инцидентов, обуваться на площадке у лифта.

И тут с жутким грохотом упала палка с рогулькой, которой мы достаем с верхней полки головные уборы. Я вжал голову в плечи, от души надеясь, что Муся не услышит грохота. В кухне шумно бьет в раковину струя воды…

Но слуху домработницы мог позавидовать даже настороженный тушканчик. Не успела палка свалиться на пол, как Муся вылетела в холл и запричитала:

– Иван Павлович! Куда вы?

– На работу, – попятился я.

– Босиком?

– Нет, конечно, – замямлил я.

Муся быстро усадила меня на пуфик. Я покорно смотрел, как она, ловко шевеля сардельками пальцев, зашнуровывает ботинки. Какой смысл сражаться с мчащимся по рельсам паровозом? Руками многотонную машину ни за что не остановить. Догонит и раздавит!