Али и Нино

Кузены пили вино, а я сидел, поджав под себя ноги, и думал о том, что род Багратиони один из древнейших княжеских родов в христианском мире. Седой старик был прав - Грузия действительно была меж двух огней.

- У него остался сын, Теймураз Багратион, - сказал, кто-то. - Вот, кто наш истинный царь. Его спрятали и охраняют.

Вновь воцарилось молчание. Подошел Мекиссе и встал рядом, прислонившись к стене.

- У нас прекрасная страна, - зевая, сказал Додико. - Здесь есть и серные источники, и Тифлис, и война, и кахетинское. Вы поглядите только, как прекрасна Алазань, когда она течет по равнине. Хоть и гибнет Грузия, но быть грузином - прекрасно. Все, что вы тут говорите, ничего, кроме безнадежности, не рождает. Скажите мне, когда в стране царицы Тамары было иначе? Никогда. И, несмотря на это, реки текут, сады расцветают, а народ наш танцует и веселится. Наша Грузия прекрасна и останется прекрасной, несмотря на всю безнадежность.

Закончив свою короткую речь, этот стройный, красивый юноша, потомок певцов и героев, поднялся.

- Слава Богу, что у нас есть еще такие юноши, - отозвался седобородый старик, сидящий в углу.

- Али хан, - прошептал, наклоняясь ко мне Вамех, - не забудь, сегодня ты в Годжори, гость семьи Шакели.

Мы вышли из бани, сели в фаэтон. Извозчик хлестнул коней.

- Шакели - древний дворянский род... - начал Вамех, и мне стоило большого труда сдержать смех.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Мы с Нино сидели в кафе "Мефистофель" на Головинской. Прямо перед нами возвышалась гора Давида. На вершине стоял монастырь.

Родня решила сегодня дать нам передышку.

Нино задумчиво смотрела на монастырь, и я знал, о чем она думает. Там, на горе, была могила, которую мы собирались навестить. В ней покоится прах Александра Грибоедова, поэта и царского посланника. На надгробии выбита эпитафия: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?".

Ее звали Нино Чавчавадзе. Именно Нино. Ей было шестнадцать лет, когда она стала женой посла и поэта Грибоедова. Нино, которая сидела сейчас рядом, доводилась ей внучатой племянницей по материнской линии.

Той Нино было семнадцать лет, когда тегеранцы с криками: "О, святой Али!" окружили дом русского посланника. А у посланника был только маленький кинжал и всего один пистолет. Какой-то кузнец с улицы Зул-ли-Султан тяжелым кистенем размозжил ему грудь. Разорванное на куски тело посланника было выброшено на пустырь. Голову обглодали собаки. Вот и все, что осталось от поэта и посланника. Фатали шах Гаджар был очень доволен. Был счастлив и его наследник - Аббас Мирза. Мудрец и фанатик, старик Меши ага получил от шаха щедрую награду, а одному из Ширванширов шах пожаловал имение в Гилане.

Но все это происходило сто лет назад. А сейчас я, потомок Ширванширов, сижу в Тифлисе в кафе "Мефистофель" с Нино, правнучкой жены Грибоедова.

- Послушай, Нино, а ведь мы с тобой должны быть кровными врагами, сказал я, кивая в сторону монастыря. - Ты тоже поставишь мне когда-нибудь такое надгробье?

- Может быть, - отвечала Нино. - Впрочем, это будет зависеть от твоего поведения. Будешь вести себя хорошо, поставлю.

Она допила свой кофе и поднялась.

- Пойдем, погуляем по городу.

Нино питала к Тифлису какую-то нежную, почти материнскую любовь. По Головинской мы двинулись к узким улочкам старого города, зашли в Сионскую церковь. Внутри церкви было очень темно и сыро. Над алтарем висел крест, сколоченный из виноградной лозы. Эту лозу принесла святая Нино во время своего первого паломничества в Святую землю.

Нино опустилась у алтаря на колени, перекрестившись, подняла голову к иконе, на которой была изображена ее святая покровительница.

- Прости меня, святая Нино, - шептали ее губы.

В тусклом свете, сочащемся через окна, я увидел на глазах Нино слезы.

- Пойдем, - сказал я, и Нино покорно пошла за мной.

Мы молча бродили по городу.

- А скажи-ка, какой это грех должна отпустить тебе святая Нино? задал я, наконец, не дававший мне покоя вопрос.

- Тебя, Али хан.

Голос ее прозвучал грустно и устало. Судя по всему, гулять с Нино по Тифлису - не такое уж веселое занятие.

- А почему меня?

Мы шли уже по площади. Люди сидели за столиками кафе, вынесенными прямо на улицу. Слышался звук зурны. Внизу пенилась Кура.

Взгляд Нино был устремлен в даль, так, словно в этой дали она пыталась отыскать себя.

- Тебя, - повторила она, - и тебя, и все, что было.

Я понял, что она хотела сказать, но все-таки переспросил:

- Что ты сказала?

Нино остановилась.

- Пройдись по Тифлису. Пройдись и внимательно посмотри. Увидишь ли ты хоть одну женщину в чадре? Нет. Ощущается ли здесь азиатский дух? Нет. Здесь совершенно иной мир. Улицы здесь широки, а сердца людей чисты. Только здесь, в Тифлисе, я становлюсь собой. Здесь уже не встретишь фанатичных дураков, вроде Сеида Мустафы, болванов, вроде Мухаммеда Гейдара.

- Эта страна, Нино, находится между молотом и наковальней.

Каблучки туфелек Нино звонко стучали по камням древних мостовых.