Али и Нино

- Там есть комментарий, – сказала она серьезно, - он принадлежит великому ученому Шейху Исмаилу из Ардебиля и гласит, что иногда пить разрешается.

Хаса выпил. Азиадэ сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и смотрела на бутылку коньяка.

- Я уже окончательно проснулся, Азиадэ, но если ты прикажешь, выпью еще.

- Да, - сказала она и сложила руки на коленях. - Ты не должен никогда быть из-за меня несчастлив, Хаса.

Ее голос звучал почти умоляюще.

- Я хочу всегда делать все, чтобы ты был счастлив.

Хаса удивленно смотрел на нее.

- Спасибо, – сказал он растроганно, – ты тоже должна быть счастлива. Тебе хорошо со мной?

- Мне хорошо с тобой. Но что такое счастье женщины? Женщина счастлива, когда видит улыбающиеся глаза своего мужа и знает, что она является причиной этой радости. Я буду всегда делать так, чтобы у тебя не было хлопот со мной. Я не Марион.

Теперь уже Хаса сам себе налил. Он встал с кровати и, улыбаясь, сел возле нее.

- Марион, - сказал он, - Марион - глупая гусыня. Когда-то я очень любил ее, но все это уже в прошлом. Я люблю тебя. Марион опускается на дно, и мне ее ничуть не жалко. Фритц, как и ожидалось, бросил ее, и она теперь совсем одна, несмотря на свою красоту. А у меня есть Азиадэ, и я счастлив.

- Так Аллах карает за прелюбодеяние.

Азиадэ улыбалась, ей и в самом деле было по душе, что Марион теперь одна.

- Ты достаточно выпил, Хаса?

- Да.

- Тогда слушай, – она склонила голову набок и невинным взглядом смотрела перед собой. - Мы уже достаточно долго женаты, Хаса. Мне уже настало время иметь детей.

- Ох, - произнес Хаса и покосился на бутылку коньяка, но Азиадэ молча отодвинула ее.

- Ребенка? - переспросил он и укрылся одеялом.

- Да, сначала одного, потом, Бог даст, еще одного и еще.

- Ты права, – сказал Хаса, – но знаешь ли ты какую боль испытывают женщины при родах.

Азиадэ кивнула.

- Моя мать испытывала эту боль, моя бабушка тоже. Даже моя прабабушка. Это не может быть так страшно.

- Да, конечно.

Хаса и сам не знал причин своего панического страха перед отцовством. Он боялся детей, как когда-то боялся школы. Он хотел иметь детей, но только в далеком, неопределенном будущем.

- Дело в том,– сказал он смущенно, - что если я буду иметь детей, то должен быть уверен, что у них всегда все будет хорошо. Но в то же время, я хочу, чтобы и тебе было хорошо, когда у нас будут дети. Из трех пациентов платит только один, из десяти операций восемь оплачиваются страховкой. После рождения первого ребенка нам придется отказаться от машины, после второго - от прислуги, после третьего – переехать в квартиру поменьше. Но я не хочу, чтобы мы испытывали в чем-то недостаток, в чем-то отказывали себе, поэтому давай подождем, совсем немного, до лучших времен, и тогда я обещаю тебе пятерых. – Он умолк и выглядел совершенно истощенным после столь длинной речи.

Азиадэ внимательно посмотрела на него.

- Я жила без прислуги и без машины и была вполне довольна. Ты не хочешь детей, потому что ты сам еще ребенок – и это главное. Подумай, Хаса, я с радостью готова для тебя на все. Но я не только твоя любовница... в первую очередь я - твоя жена.

Хаса постарался не расслышать последних слов.

- Когда у тебя не было прислуги и машины, ты еще не была моей женой. Теперь же я должен заботиться, чтобы у тебя все было.

- И все же, – сказала она, все еще сидя по-турецки, со сложенными на коленях руками, – все же я была тогда дочерью министра и невестой принца.

- Твой принц, – рассмеялся Хаса, – скорее всего, стал статистом в Голливуде или снимается в восточных фильмах в роли евнуха.

- Ты очень глупый ребенок, - воскликнула Азиадэ. Она схватила его за уши и стала трясти его голову. - Ты хочешь быть моим мужем и ребенком одновременно – вот в чем дело. Если ты меня разозлишь, я вылью тебе в рот весь коньяк. И тогда утром у тебя будет болеть голова, и ты не сможешь лечить своих певцов.

- Если ты будешь меня сердить, – сказал Хаса, взяв ее лицо в свои руки, – если ты меня разозлишь, я затащу тебя в операционную и вырежу тебе гланды. После этого восемь дней ты не сможешь говорить и тебе придется лежать в постели. Вот что тебе за это будет.

- Какой ты жестокий, - рассмеялась Азиадэ и отпустила Хасу.

Он довольно плюхнулся на подушки.

- Спи, – сказала она, выключив свет.

Хаса безмятежно заснул, но к Азиадэ сон не шел. Она думала о жизни, оказавшейся сложнейшей головоломкой. В деревнях Анатолии, в степях Туркестана, в лагерях кочевников, раз в год женщина пряталась в кустах или войлочных шатрах. Мужчины сидели у костров и молились, пока женщина рожала ребенка. Потом приходили мужчины, перерезали пуповину, и ребенок кричал, сучил ножками и тянулся ротиком к материнской груди. У людей в шатрах не было служанок, а у их машины было четыре ноги, длинный нос и называлась она - верблюдом.

Азиадэ вздохнула. Ей было непонятно, почему верблюд важнее ребенка, который сучит ножками и тянется к груди. Она закрыла глаза и на мгновенье увидела тонкие изогнутые брови Марион и светлые, колючие глаза человека, которому она была предназначена.

Потом она заснула.

Глава 20