Али и Нино

— Ты плывешь именно в такую страну. Иран спит уже тысячу лет, там стреляют только в крайних случаях.

Мы сели на скамейку, и Нино тут же уснула. А я смотрел на Сеида, на капли крови на его руках. Он молился. Сеид знал дорогу в тот таинственный мир, который начинается в конце реальной жизни.

Там, за горизонтом, откуда всходило солнце, лежал Иран.

Потом, сидя на дне лодки, мы ели сушеную рыбу и уже ощущали дыхание Ирана. Рулевой беседовал с отцом и смотрел на меня с таким безразличием, что…

К исходу четвертого дня пути на горизонте появилась желтоватая полоска, похожая на облачко. Но это было не облачко. Перед нами лежал Иран. Полоска все увеличивалась, я уже различал домики, порт.

Мы прибыли в Энзели, бросили якорь у старого, прогнившего причала. К нам подошел какой-то мужчина в долгополом мундире и бухарской папахе. На эмблеме папахи были изображены лев, поднявшийся на задние лапы, и заходящее солнце.

За чиновником поспешили двое полицейских в драных мундирах.

— Дорогие гости, я приветствую вас, как первые лучи солнца приветствуют новорожденного ребенка. Есть ли у вас документы? — торжественно проговорил чиновник.

— Мы — Ширванширы, — отвечал отец.

— Не имеет, ли счастье Асад-ас-Салтане Ширваншир, Лев Империи, пред которым всегда распахнуты алмазные двери дворца шаха, быть вашим родственником?

— Да, это мой брат.

Мы вышли из лодки и пошли, сопровождаемые чиновником.

— Асад-ас-Салтане ожидал вашего прибытия. Присланная им машина сильней льва, быстрей марала, прекрасней орла, крепче скалы.

Мы повернули за угол и увидели старенький «Форд» со многими заплатками на шинах. Казалось, машина вот-вот развалится. Когда мы сели в машину, «Форд» задрожал. Но водитель величественно смотрел вдаль, словно управлял он, по меньшей мере, океанским кораблем. Только после получасовых усилий ему удалось завести автомобиль, и по тегеранской дороге мы направились в Решт.

Глава 23

От Энзели, Решта, дорог и придорожных деревень веяло духом степи. Время от времени на горизонте возникали Аби-Езид, Шейтан-сую — миражи пустыни, жаждущей воды. Призраки иранской степи. Дорога на Решт шла вдоль иссохшего, пошедшего трещинами берега реки. Иранские реки обычно пересыхают, лишь изредка можно встретить заброшенные пруды, небольшие озерца. Суровые и надменные, словно древние титаны, скалы бросали тень на эту иссушенную землю.

Издали послышался перезвон колокольчиков каравана. Верблюды размеренным, медленным шагом поднимались на крутой холм. Впереди с посохом в руке шел погонщик. За ним — люди в черных одеждах. Чувствовалось, что животным трудно идти в гору, и они делают это из последних сил. С боков верблюдов свисали тяжелые тюки. Что в них? Исфаганские ткани? Гиланская шерсть?

Машина замедлила ход, а потом остановилась. Верблюды медленно прошли мимо нас, и тогда мы увидели: в тюках — трупы. Сто или двести обернутых в черную ткань трупов. Через степи и горы по ровной глади солончаков, мимо зеленых приморских оазисов несли верблюды свой страшный груз. Им предстоит долгий путь на запад. На турецкой границе чиновники в красных фесках проверят тюки, а затем караван продолжит свой путь к куполам священной Кербалаи. Там у гробницы имама Гусейна заботливые руки уложат их в могилы, где они обретут покой, пока трубный глас не возвестит наступление судного дня.

— Помолитесь за нас у гробницы имама! — крикнули мы и, прикрыв ладонями глаза, поклонились.

— Мы сами нуждаемся в молитвах, — ответил погонщик.

И караван медленно уплыл вдаль, подобно призраку великой степи Аби-Езиду…

Улицы Решта. Деревянные и глиняные домики закрывают горизонт. Город пропитан дыханием тысячелетий. Невозможно охватить одним взглядом маленькие домишки, узкие улочки. Удручающее однообразие серого цвета, изредка нарушаемое черным. В городе все маленькое, в этом, наверное, сказалась покорность судьбе. Лишь изредка то там, то здесь выплывают голубые купола мечетей.

Мужчины здесь бреют головы и носят круглые, похожие на тыквы, папахи. Их непроницаемые лица напоминают застывшие мумии.

Все утопает в пыли и грязи. Но дело не в том, что иранцы испытывают непреодолимую тягу к пыли и грязи, а просто люди хотят сохранить все, как есть. Ведь каждый иранец знает, что все, в конечном итоге, обращается в прах.

Мы отдыхали в небольшой чайхане. Изнутри тянуло запахом анаши. Присутствующие неодобрительно косились на Нино.

В углу чайханы стоял дервиш в лохмотьях, с длинными нечесаными космами волос. Из его разинутого рта стекала струйка слюны. В руках дервиш держал медную пиалу, в которую собирал подаяние. Его взгляд блуждал по лицам, но, казалось, он никого не видит, словно все его существо, все силы, сознание направлены на то, чтоб услышать зов иной жизни, и он ждал от нее знамения. Вдруг он подпрыгнул на месте и вскричал:

— Глядите, глядите, солнце всходит с запада!

В дверях показался посыльный наместника.

— Его превосходительство дал приказ поставить здесь стражника для охраны этой обнаженной дамы, — доложил он, приблизившись к нам.