Алиби

– А ваши соседи возражать не станут, если выбудете сдавать дом под помещения для русских офицеров, – неопределенно спросил Горошин, думая о недавнем разговоре с женщиной.

– Видите ли, мы по очень многим вопросам не сходимся во мнении с господином Гитлером и с некоторыми соседями. Гитлер – мой идейный противник.

– Вы не опасаетесь так говорить? – прямо спросил его Горошин.

– Нет, – отвечал человек. – Я уже отдал ему свои ноги, – невесело сказал человек, показав глазами на костыли. И умолк. Через минуту продолжил.

– Так вот. У нас очень хороший опыт. Мы много работали с русскими. Они отдыхали здесь, в Восточной Пруссии. Особенно до Первой Войны. Это были, все больше, офицеры с семьями, государственные деятели Мы помним, какие это были состоятельные и воспитанные люди. И если бы ни эти две войны, – сказал он, сделав неопределенный жест рукой, и опять умолк.

Горошин тоже что-то понял и кивнул. А человек на костылях продолжал молчать. Он сидел теперь неподвижно, положив на стол красивую, ухоженную руку, слегка придерживая другой все время меняющий положение костыль.

– Оставьте заявку на ваше предложение, – сказал Горошин. – Я передам по инстанции. И мы дадим вам знать, – договорил он. И только теперь мысленно обобщил лицо сидевшего перед ним человека. Это было небольшое, смуглое, безволосое лицо, гладкое и чистое, без единого пятнышка. И сам этот спокойный и уверенный в себе человек тоже производил впечатление приглаженного не то жизнью, не то обстоятельствами, за которыми, впрочем, угадывалась нужда. Или ее предчувствие, что с приходом в город чужой Армии было вполне предсказуемо. Потому короткие, тщательно выстроенные, спокойные и полные достоинства фразы, которыми он выражал свое предложение, явно камуфлировали всё это.

– Напишите заявку, еще раз сказал Горошин. И глядя на то, с каким трудом поднимается из-за стола этот человек, с каким трудом он начинает на костылях свое движение, он не заметил, как в комнату вошел ребенок.

Это был мальчик, лет шести. Ребенок остановился в дверях, не решаясь идти дальше. Но, судя по всему, уходить не собирался. Он долго смотрел на Горошина ясными светлыми глазами, потом перевел взгляд на Лямина, который тоже смотрел на него.

– Петер. Петер, – позвали ребенка из-за двери, не входя, однако, в комнату. – Иди, сюда. Это был женский голос.

– Иди сюда, Петер, – опять сказала женщина, по-прежнему не входя в кабинет.

Ребенок молчал. Прошла еще минута.

– Где мой отец? – наконец спросил мальчик. Вопрос повис в воздухе и, раскачиваясь, словно осветительная ракета, не исчезал. Он медленно перемещался то вправо, то влево, в голову приходили какие-то мысли, но не одна из них не годилась, чтобы быть ответом. Никто не проронил ни слова, будто видя перед собой некую воображаемую преграду, через которую не то, что нельзя было совсем перешагнуть, но сделать это было непросто.

Все молчали.

– Где мой отец? – опять спросил мальчик, – Бабушка говорит, что он остался в России, и то, чего она больше всего боялась, произошло. Почему он остался там, в вашей России, вы не знаете, почему?

– Я думаю, со временем ты все поймешь, – медленно и тихо проговорил Горошин.

А когда Лямин все перевел, и мальчишка что-то понял, он больше не говорил ни слова. Он стоял, не двигаясь, словно прислушиваясь к чему-то такому, что обязательно должно было прозвучать.

– А можно, я еще приду? – через паузу спросил ребенок, уже не дожидаясь того, что сказано не было.

– Конечно, обязательно приходи, – с большой долей внезапно пришедшего облегчения, происхождение которого он не сразу понял, отвечал Лямин.

– Петер, иди сюда, – сказали опять за дверью. И рука, протянувшаяся из-за двери в комнату и сумевшая схватить ребенка за воротник, – Петер был уже у двери – вытащила его в коридор. Судя по голосу, это была пожилая женщина. Лямин с Горошиным переглянулись. Потом приходили еще какие-то люди. Они задавали мирные вопросы, высказывали вполне справедливые и смешные претензии – кто-то разбил дверь на террасе и вынес во двор рояль. Где-то разбили все зеркала в доме, где-то выпустили из клетки попугая.

– Вы не могли бы приказать поставить рояль на место? – услышал Горошин, мельком взглянув и потом надолго остановив взгляд на маленьком старом человеке в черной цыгейковой шапке «пирожком» с уморительными клапанами для ушей на случай мороза.

– Это же старинный Беккер. Ему цены нет, – услышал Горошин снова.