Алиби

— Только я, — подтвердил Бассет. — Это делается по запросу. Правда, — добавил он, слегка нахмурившись, — чисто теоретически полицейский детектив или следователь может получить что-либо под выдуманным предлогом, но даже в этом случае он должен расписаться в журнале выдачи.

— Хорошо. Огромное вам спасибо, сержант.

С этим Хэммонд и покинул полицейское управление. Компьютерную распечатку, приготовленную сержантом, он забрал с собой, хотя никакой пользы она ему не принесла и вряд ли могла принести в будущем. Единственным успехом, которого Хэммонд добился, было признание Харви Дубба, сообщившего, что сведения о Петтиджоне он собирал для Стефи и для Смайлоу. Но в этом-то как раз не было ничего удивительного. Харви только подтвердил то, о чем Хэммонд догадался сам.

Вот только что это доказывало? Пожалуй, только то, что Стефи и Смайлоу были не меньше его заинтересованы в том, чтобы Лют Петтиджон в конце концов получил по заслугам.

"Стоп, — остановил себя Хэммонд, — так дело не пойдет”. Ему так сильно хотелось, чтобы Юджин оказалась невиновна, что он был готов подозревать в убийстве своих коллег, которые, если уж говорить начистоту, сделали для торжества правосудия куда больше, чем он. По крайней мере — в данном конкретном случае. Итак, если он хочет чего-то добиться, ему необходимо успокоиться и начать действовать спокойно и методично…

Но как раз на это у него совсем не оставалось времени.

Вернувшись домой, Хэммонд бросил пиджак на стул и, устроившись на диване в гостиной, включил телевизор. Он попал на выпуск новостей и со сладострастием мазохиста принялся слушать, как молодая дикторша с изумрудно-зелеными контактными линзами рассказывает о главной теме дня — интервью прокурора Кросса, расследующего убийство “известного предпринимателя” Люта Петтиджона. Ее повествование то и дело прерывалось кадрами видеозаписи, и Хэммонд увидел на экране себя.

Собственная внешность произвела на Хэммонда гнетущее впечатление. Рука на перевязи (слава богу, под пиджаком не видно было бинтов), восковая, как у покойника, кожа, запавшие глаза, отросшая темная щетина и суетливые, как у курицы, движения наводили на мысль о том, что накануне прокурор Кросс устроил где-то пьяный дебош. Впрочем, само интервью оказалось на удивление пристойным. Ловко уклонившись от вопроса о том, что у него с рукой (Хэммонд помнил, что хотел отшутиться, сказав, что пострадал в схватке с дюжиной бандитов, и лишь в последний момент сдержался), он поблагодарил управление полиции Чарлстона за профессионально и быстро проведенное расследование и выразил уверенность в том, что, имея на руках показания Бобби Тримбла, сумеет доказать виновность человека, который в настоящее время подозревается в совершении этого преступления.

При этих словах Стефи, стоявшая чуть позади него, улыбнулась и кивнула в знак согласия, и Хэммонд машинально отметил, что на экране она выглядит куда лучше, чем он. Ее темные глаза сверкали, щеки слегка разрумянились, а лицо дышало энергией и решимостью.

Смайлоу тоже попал в объективы видеокамер, однако — в отличие от той же Стефи — держался скованно. Отвечая на вопросы корреспондентов, он старался отделываться фразами вроде “Я сообщу это только суду” или “Я пока не уполномочен об этом говорить”, проявив себя еще большим дипломатом, чем Хэммонд.

Запечатлели камеры и Фрэнка Перкинса, который с непроницаемым лицом вел Юджин к автомобилю. Смотреть на нее Хэммонду было тяжелее всего, поскольку он хорошо представлял себе, что она должна была испытывать в эти минуты.

В телевизионном сюжете Юджин описали как тридцатипятилетнюю незамужнюю женщину, преуспевающего врача-психотерапевта, авторитетного специалиста в области психологии. Корреспондент упомянул также о ее активном участии в общественной и благотворительной деятельности — в частности, о том, что она пожертвовала крупные суммы нескольким приютам для сирот. Соседи и коллеги, которых журналисты успели опросить, в один голос заявляли, что “испытывают шок”, что “этого не может быть”, однако это, к сожалению, не могло отменить того факта, что Юджин оказалась в роли подозреваемой в совершении самого громкого за последние два десятка лет преступления.

Когда дикторша заговорила о других новостях дня, Хэммонд выключил телевизор и отправился на кухню приготовить себе ужин.

Но голова его гудела от тревожных мыслей. К тем, что мучили его после рассказа Юджин и ее братца, добавились и мрачные предчувствия после разговора с отцом. Как бы он ни противился этому, но приходилось признать, что во многом отец был прав. Он открыл глаза Хэммонду на то, что сам Хэммонд предпочитал не замечать. Яичница, как нарочно, вышла пересоленной и подгорела, и Хэммонд отправил ее в мусорный контейнер и налил себе кружку кофе. Но отделаться от навязчивых и тревожных мыслей было непросто.

Ему хотелось выпить, но он боялся, что виски только усилит слабость и головокружение, не избавив его от беспокойства.

Ему хотелось, чтобы раненая рука перестала наконец болеть и дергать, словно гнилой зуб.