Алиби — надежда, алиби — любовь

Они вообще странную всегда представляли пару — собака и дед. Даже возраст у них был, если перевести собачьи годы в человеческие, примерно одинаков. И непонятно было, кто кого ранними утрами и поздними вечерами выгуливал — то ли дед Боя, то ли наоборот. Бой без поводка и без намордника всегда трусил рядом, низко опустив то ли пегую, то ли седую, как у старика, голову, и даже по своим срочным собачьим надобностям вперед убежать не рвался. Боялся, наверное, деда без присмотра оставить. Он и на пса-то не стал походить к старости, на загнанную лошадь скорее. Маленькую такую клячу, на последнем издыхании плетущуюся. Откуда только силы взял, чтоб завыть так страшно, когда дед рухнул лицом в высокую траву давно некошеного газона…

Нет, он никогда не думал, что способен поднять руку на человека. Тем более, на старика. Ни сволочью, ни убийцей он себя не считал. И еще он не думал, как это, оказывается, тяжело. Как-то не сочетались в нем воедино преступление с наказанием, он честно не хотел ни того, ни другого… Просто так случилось, что невмоготу стало ему на муки Алисы смотреть. Ее же просто корчило всю, когда Сашка ушел! Надо было что-то срочное предпринимать, очень срочное. Надо было переводить Сашку в другой какой-то разряд. Потому что не могла Алиса быть кем-то брошенной — не для нее это состояние женское и человеческое. Оно для нее не просто мучительным было, оно для нее невыносимым было. В физическом смысле невыносимым, до коликов, до рвоты, до ломоты, до истерики. А Сашка-убийца, Сашка-осужденный — это самое то. Она бы потом и в колонию к нему ездила с передачками, и чудеса жалости и великодушия проявляла, как честная жена. Но жена не брошенная, а наоборот, жалеющая! А это уже две большие разницы, простите…

А эта дура-сыщица доморощенная все про дедову квартиру талдычит. Ну, так на то она и дура со скалкой, чтоб именно так рассуждать. Не понять ей, что ни при чем тут дедова квартира. Мозги не те. Плебейские мозги, материальные. Да и не объяснять же ей, в самом деле, что квартира тут ни при чем, что выхода у него другого просто не было. Нельзя было Сашке от Алисы уходить, вот и все. Не тот случай. Природа, она ж знает, кому какой характер давать. Кому быть рабом, а кому его хозяином. Вот он сам, например, хорошо понимает, что он раб. И что? Что в этом такого-то? Человеческая суть — она за каждым индивидом природой четко закреплена, тут уж никто и ничего изменить не может. И никакие восстания отдельного взятого индивида никакой определяющей роли не играют. Ну, освободишься ты от одного хозяина, и дальше что? Если ты по сути раб, то другой хозяин для тебя всегда найдется. И обязательно хуже прежнего. Все человеческие отношения так устроены, если хорошо к ним приглядеться. А Сашка на свободу захотел, видите ли. Дурак. Один вот тоже был такой, Спартаком его звали… Поэтому сам виноват. Эх, Сашка, Сашка… А ведь он, между прочим, для него все сделал, что мог. Как он уговаривал его не бросать Алису! И так, и этак ему объяснял, что не может он себе этой роскоши позволить, что побег его для Алисы смерти подобен. Она или его уничтожит, или сама сгорит изнутри, растает воском, как свечка. Она и сейчас еще ходит, будто в бреду горячечном, в глазах отчаяние плещется страшным зеленым провалом…

Так что выхода у него, у верного ее Пита, больше и не было. А Сашке повезло просто. Дуракам всегда везет. К другому вот ни за что идиотка со скалкой в открытую дверь не выскочит. Другому и дверь даже не откроют! А тут на тебе — и скалка, и обморок, и алиби… Все для вас, как говорится. А ему теперь что? И дальше на страдания Алисы смотреть?

Он колыхнулся полным рыхлым туловищем, оттолкнулся от пола одной ногой и подъехал поближе к телефону, быстро набрал знакомый номер. Засопел сердито в трубку, слушая длинные равнодушные гудки.

— Сашка, привет! — буркнул сердито, услышав его голос. — Слушай, я чего звоню. Алиса больна очень.

— А что с ней? — озабоченно спросил Саша.

— Что, что… Не придуривайся давай. Будто сам не знаешь, что. Слушай, Сашка, одумайся, а, пока не поздно? Она ведь точно с собой чего-нибудь сделает! Я боюсь за нее, Сашка!

— Нет, Пит. Я не вернусь. И давай эту тему обсуждать не будем. Я уже решил, все. Ты помоги ей там как-нибудь. Ну, в отпуск увези, что ли…

— Да не поедет она никуда! Ты же прекрасно это знаешь. Она тебя любит, очень любит, и страдает сейчас невыносимо. И это вообще не по-мужски… Это подло, в конце концов!

— Да не любит она меня, Пит. Вернее, любит, конечно, но по-другому. По-своему. А скорее всего, это и не любовь никакая… Ей просто чужая душа в собственность нужна, понимаешь? Для полного ею владения, пользования и распоряжения. А это уже из другой оперы, которая не про любовь, а про господина Мефистофеля. Слышал про такого? Так что больше не будем говорить об этом. Все. Мне своя душа и самому пригодится. Все, вытащил я себя, больше туда не вернусь.