Алиенист

В правом верхнем углу доски, прямо под заголовком АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ стояло слово ОДИН, после которого следовал вопросительный знак, и этот знак Ласло решительно стер. Мы уже сравнительно точно знали, что убийца действовал без сообщников – ни пара, ни уж тем более группа не смогла бы совершать подобное годами, без того чтобы кто-нибудь не выдал сообщников, рассудили мы. В начальной стадии следствия единственной зацепкой в этой теории был вопрос о том, как один человек может самостоятельно перемещаться по стенам и крышам публичных домов и мест преступлений. Но Маркус этот вопрос успешно разрешил. Таким образом, хотя само по себе местоимение «Я» в записке едва ли могло быть доказательным, в сочетании с остальными фактами оно служило неопровержимым свидетельством работы единственного человека.

Мы все кивнули в знак согласия, и Крайцлер продолжил:

– Теперь насчет приветствия. Почему именно «Моя дорогая миссис Санторелли?»

– Может, по привычке? – предположил Маркус. – Его могли так научить.

– Моя дорогая? – возразила Сара. – Разве школьников не учат писать просто «дорогая»?

– Сара нрава, – сказал Люциус. – Тут какая-то чрезмерная любовь и неофициальность. Он знает, что его письмо приведет её в истерику, и наслаждается этим. Он садистски играет с ней.

– Согласен, – сказал Крайцлер, подчеркивая слово САДИЗМ, уже красовавшееся на правой половине доски.

– И я бы хотел обратить внимание, доктор, – уверенно добавил Люциус, – что это еще нагляднее демонстрирует нам природу его охоты. – (Люциус в последнее время утвердился в подозрениях, что очевидные познания убийцы в анатомии объясняются его несомненным охотничьим прошлым, ибо во многом он проявлял себя как опытный ловчий.) – Мы уже разобрались с жаждой крови, – продолжал он, – но эти игры подтверждают кое-что еще, за пределами даже кровожадной охоты. Это охотничий склад ума. Спортивный, если хотите.

Ласло задумался.

– Аргумент крепкий, детектив-сержант, – сказал он, записывая на доске СПОРТСМЕН так, что это понятие связывало теперь области, помеченные ДЕТСТВО и ПЕРЕРЫВ. – Но мне нужно больше доказательств, – и он поставил после слова вопросительный знак, – исходя из предпосылок и их следствий.

Предпосылкой к тому, что наш убийца мог оказаться спортсменом, проще говоря, служило некоторое количество свободного времени в юности, когда он занимался охотой не только ради выживания, но и просто для удовольствия. Это, в свою очередь, подразумевало, что он либо принадлежал к высшим слоям городского общества (до появления законов о детском труде только аристократия могла позволить себе отдых, потому что даже средний класс урабатывал своих чад чуть не до смерти), либо провел детство в деревне. Каждое предположение существенно сузило бы область наших поисков, и Ласло хотел окончательно удостовериться в адекватности наших рассуждений, прежде чем принимать что-либо на веру.

– Что касается начала его заявления, – продолжил Крайцлер, – за исключением четкого акцента на «лжи»…

– Это слово несколько раз обведено, – вставил Маркус. – За ним стоят сильные эмоции.

– В таком случае, ложь для него не в новинку, – рассудила Сара. – Такое чувство, что он хорошо знаком с лицемерием и обманом.

– И, надо полагать, они по-прежнему возмущают его, – заключил Крайцлер. – Какие версии?

– Это как-то связано с мальчиками, – предположил я. – Во-первых, они одеты девочками – это своего рода обман. Кроме того, они – проститутки, а следовательно, должны быть уступчивыми, но мы также знаем, что его жертвы могли «борзеть».

– Хорошо, – кивнул Крайцлер. – Итак, он не любит неверных представлений. Но при этом он сам лжец, и нам необходимо это объяснить.

– Он научился, – просто ответила Сара. – Он столкнулся с лицемерием, возможно, вырос в нем и возненавидел его. Но, тем не менее, выбрал его как линию обороны.

– А научиться такому можно всего лишь раз, – добавил я. – С насилием то же самое: увидел, ему не понравилось, но он ему научился. Закон привычки и корысти, прямо по профессору Джеймсу: наш разум исходит из своекорыстия – выживания организма, а привычка следовать этой корысти определяется в детстве и юности.

Люциус схватил первый том Джеймсовых «Принципов» и пролистал его:

– «Характер отвердевает, как штукатурка, – процитировал он, подняв палец кверху. – Однажды застыв, он более не размягчается».

– Даже если?… – подначил его Крайцлер.

– Даже если, – быстро ответил Люциус, переворачивая страницу и продолжая водить по ней пальцем, – эти привычки по взрослении становятся помехой. Вот: «Привычка обрекает нас всех на борьбу за жизнь, диктуемую воспитанием либо предшествующим выбором, а также на то, чтобы как можно лучше использовать занятие, с этой борьбой несовместимое, ибо к иному мы не приспособлены, а начинать все заново слишком поздно».