Алиенист

– Да-да, конечно. Прошу меня простить. Дайте подумать – это, кажется, произошло летом… вот черт… в аккурат перед тем, как я уехал, значит – летом 75-го. Вроде бы. Яфету было одиннадцать. На ферме, где я работал, наняли нового батрака, всего на пару лет меня старше. По всей видимости, он был человек приятный. И, похоже, умел находить общий язык с детьми. Мы быстро сдружились, и я как-то раз позвал его с нами на охоту. Его Яфет сразу заинтересовал, да и сам он брату понравился, и потом еще несколько раз отправлялся с нами в горы. Они с Яфетом ставили силки, а я охотился на дичь покрупнее. Я объяснил этому… этой твари, которую принимал за человека, что Яфета следует удерживать от измывательств над дичью, и парень вроде понял меня. Я сам – сам, понимаете – доверил ему брата… – Тут его рассказ прервался чьим-то глухим стуком в наружную стену амбара. – И он предал мое доверие… – Дьюри поднялся. – Люди так не поступают. – Открыв мутное окошко, Дьюри высунул голову и заорал: – А ну там! Кому сказал – пшла вон отсюдова! Живо марш! – снова втянув голову, Дьюри поскреб редкую поросль на голове: – Глупая кляча. Вся в репьях уже, а туда же – за клевером лезет аж за амбар. Не могу же я все время… Извините, джентльмены. В общем, как-то вечером я обнаружил Яфета в лагере – полуголый, он рыдал, а из… в общем, он был весь в крови. Тварь, с которой я его оставил, исчезла, и больше мы его не видели. – От задней стены амбара вновь донесся знакомый глухой стук, заслышав который, Дьюри ухватил с пола длинную жердь и направился к выходу. – Вы позволите на минутку, джентльмены?

– Мистер Дьюри? – окликнул его Крайцлер. Наш хозяин обернулся в проеме. – Этот парень, батрак… вы не помните, как его звали?

– Разумеется, помню, доктор, – отозвался Дьюри. – Это имя выжжено в моей памяти. Бичем. Джордж Бичем его звали. А теперь прошу меня простить.

Имя ударило меня сильнее, чем все, что мне до сей поры открылось, и торжество мое обратилось в смятение.

– Джордж Бичем? – прошептал я. – Но, Крайцлер, если Яфет Дьюри…

Крайцлер упредительно воздел палец, призывая хранить молчание:

– Придержите вопросы, Мур, и помните: по возможности нам не следует раскрывать этому человеку истинных целей нашего визита. Мы уже знаем почти все, что нужно. Пора откланиваться.

– Все, что нам нужно, – допустим, вы уже все знаете, а у меня еще тысяча вопросов! И почему нам следует скрывать все от него, он же вправе…

– Что хорошего принесут ему эти знания? – резко прошипел Крайцлер. – Вы же видите – человек все эти годы страдал и мучился. Какой смысл – и для нас, и для него – сообщать, что брат его, быть может, убил не только родителей, но и полдюжины детей?

Я умолк; ибо если Яфет Дьюри жив до сих пор и все это время даже не пытался связаться с братом, несчастный фермер действительно ничем не мог помочь нашему следствию. А рассказать ему о наших подозрениях, пока ничем не подкрепленных, – это будет верхом психической жестокости. Потому я подчинился инструкциям Крайцлера, и когда Дьюри, укротив дерзкое парнокопытное, вернулся в амбар, состряпал для него убедительную историю о поезде в Нью-Йорк и скорой сдаче материала в номер. С моим журналистским опытом подобный фокус – примитивное упражнение на устную импровизацию в сложных обстоятельствах.

– Но вы должны кое-что честно сказать мне перед тем, как уехать, – попросил Дьюри, провожая нас до рыдвана. – Все эти ваши статьи о висячих делах – насколько это правда? Или вы намерены сами поднять дело и развести в прессе досужие перетолки о моем брате, воспользовавшись тем, что я вам рассказал?

– Могу заверить вас, мистер Дьюри, – знание того, что на сей раз я говорю ему чистую правду, придало моему голосу убедительность, – что о вашем брате не появится ни единой статьи. То, что вы рассказали, позволит нам выяснить, где и когда полицейское расследование свернуло с верного пути, не более того. Все будет расцениваться точно так же, как вы нам поведали, – сугубо конфиденциально.

После этих слов фермер крепко пожал мне руку:

– Благодарю вас, сэр.

– Ваш брат много страдал, – сказал Крайцлер, также пожимая руку Дьюри. – И я подозреваю, что его страдания не прекратились после того, как убили ваших родителей – естественно, если он до сих пор жив. Не нам судить его, и наживаться на его муках мы тоже не станем. – Кожа на лице Дьюри снова натянулась – он едва сдерживал переполнявшие его эмоции. – У меня есть еще один-два вопроса, – продолжал Ласло, – если позволите.

– Если я знаю ответы – считайте, что вы их получили, доктор, – ответил Дьюри.

Крайцлер признательно склонил голову:

– Насчет вашего отца. Многие кальвинистские священники не уделяют должного внимания церковным праздникам, но у меня сложилось ощущение, что он был не из их числа?

– Абсолютно, – ответил Дьюри. – Праздники в нашем доме были немногими приятными событиями. Мать, разумеется, возражала. Брала в руки Библию и объясняла, что праздновать их – сродни папистской ереси, а карается она страшно. Но отец стоял на своем. В такие дни он даже бывал особенно красноречив. Но я не понял, почему…