Алиенист

Пока мы шагали к Бэнк-стрит, я объяснял Саре свою логику. Как мне рассказывали друзья, писавшие о ней, перепись населения 1890 года, длившаяся лето и осень, вызвала грандиозный скандал сначала в Нью-Йорке, а затем и по всей стране. Основными причинами его послужили, что неудивительно, городские политические боссы, чья власть напрямую зависела от результатов подсчета, и они старались воздействовать на все стадии переписи. Многие из тех девяти сотен, что в июле 1890 года появились в конторе Чарльза Мюррея на 8-й улице и подали прошения на должности счетчиков, были агентами либо Таммани-Холла, либо Платта. От хозяев они получили инструкции подправлять свои результаты, с тем чтобы можно было гарантировать: избирательные участки, преданные соответствующим политическим партиям, не будут перекраиваться, что привело бы к потере политической власти на уровне штата и всей нации. Иногда это означало, что следует раздуть подсчеты в конкретном районе, а для этого – сфабриковать данные естественного движения населения, сочинив несуществующих граждан. Ибо счетчики, совершенно очевидно, не просто записывали цифры – им следовало проводить тщательные опросы целых слоев населения, для того чтобы определить, не просто сколько граждан проживает в стране, но и как они живут. В собеседовании задавались вопросы настолько личного свойства, что, как один мой коллега по «Таймс» написал в своей статье, «в иных обстоятельствах подобный интерес государства к своим гражданам выглядел бы оскорбительным». Ложные сведения от агентов республиканцев и демократов, затопившие контору мистера Мюррея, были по необходимости весьма изобретательны и зачастую неотличимы от настоящих. Подобная практика не ограничилась Нью-Йорком, хотя, как обычно, этот город во всем доходил до абсурдной крайности. В результате все сроки составления итоговых отчетов в Вашингтоне были безнадежно сорваны. Человеку, поначалу возглавлявшему это предприятие, тому самому суперинтенденту Портеру, о котором упоминал Мюррей, пришлось покинуть пост в 1893 году, и перепись заканчивал его преемник Ч. Д. Райт. Однако и по сей день неясно, насколько надежны ее окончательные результаты.

Счетчики распределялись по избирательным округам, которые в Нью-Йорке административно подразделялись на участки. Мой вопрос Мюррею о Бичеме и Тринадцатом участке был задан наудачу. Я помнил, что Бенджамин и София Цвейг жили на территории этого участка, и я полагался на гипотезу, что Бичем скорее всего познакомился с ними по долгу службы, скорее всего – опрашивая семью для переписи. К счастью, я попал в точку, хотя нам по-прежнему не было ясно, за что Мюррей уволил нашего человека.

– Маловероятно, что Бичем был замешан в фальсификации, – сказала Сара, когда мы торопливо шли по Гринвич-авеню к Бэнк-стрит. – Люди такого склада не лезут в политику, да и перепись давно закончилась. В чем же тогда дело?

– Мы можем завтра отправить туда Айзексонов, – ответил я. – Мюррей, похоже, на бляху отреагирует с пиететом. Хотя я бы поставил двенадцать к одному, что без детей не обошлось. Может, кто-то подал на него жалобу – не обязательно связано с насилием, но близко.

– Очень похоже, – сказала Сара. – Помнишь фразу, которую отпустил Мюррей, говоря о респектабельности Бичема? Сколь «поразительным» ему что-то показалось?

– Вот именно, – отозвался я. – Какая-то неприятная история во всем этом кроется.

Мы дошли до Бэнк-стрит и свернули налево. Перед нами открылась типичная для Гринвич-Виллидж череда кварталов – деревья и городские особнячки до самого Гудзона, где их сменяли склады и погрузочные площадки. Ступеньки и фасады были старомодно однообразны и, проходя мимо, мы могли заглянуть в каждую недорого обставленную гостиную средних семейств, населявших этот район. Дом № 23 по Бэнк-стрит находился всего в полутора кварталах от Гринвич-авеню, но пока мы шли к нему, наши с Сарой надежды возросли необычайно. Тем сильнее было разочарование, когда мы достигли цели.

В углу окна гостиной виднелась небольшая, но изящная вывеска: СДАЕТСЯ КОМНАТА. Мы с Сарой обменялись расстроенными взглядами и поднялись по ступенькам к узкой входной двери. Справа располагалась латунная ручка звонка, и я за нее дернул. Несколько минут мы дожидались, а затем изнутри послышалось шарканье ног и старушечий голос:

– Нет, нет, нет. Убирайтесь – уходите сейчас же.

Было нелегко сразу понять, нам ли предназначалась эта команда, но громыхнуло несколько задвижек, и я заподозрил, что нет. За дверью оказалась седовласая карга в линялом синем платье, судя по фасону, сшитом где-то в семидесятых. Ей не хватало нескольких зубов, а на подбородке клоками росли жесткие седые волосы. Тем не менее глаза ее оставались живыми, хоть и не выказывали вменяемости. Она собралась было что-то сказать нам, но тут ей под ноги выкатился маленький рыжий кот. Старуха пинком отправила животное в дом.

– Нет, я сказала! – рявкнула она. – Этим людям нечего тебе сказать – да и никому из вас!