Алиф-невидимка

— Нет, — наконец заговорила она. — Как раз наоборот. Мне кажется, будто кто-то раздвинул для меня все горизонты, и здесь я могу найти для себя гораздо больше, чем думала раньше. И вместе с тем я перестала волноваться о многих вещах. Ну например, о том, что мне делать дальше и чем заниматься, о чем думать и как устраивать свою жизнь. Я перестала пытаться что-то делать и постоянно к чему-то стремиться. Я просто реагирую на события, которые со мной происходят, и действую соответственно обстановке. Теперь меня почти не волнует барьер, стоящий между миром видимых и невидимых. Я чувствую себя так, как будто… как будто я вошла из неверия в определенность. Не застревая на вере в промежутке между этими остановками. Впрочем, я уже не уверена в том, что раньше посвящала себе какой-либо вере. Между прочим, ты сам как-то сказал мне об этом, помнишь?

— Ну, я был не совсем прав, — отозвался Алиф, ощущая себя пристыженным за подобную реплику. — Я не имею никакого права подвергать сомнению веру другого человека.

— Как бы там ни было, ты оказался прав. — Она посмотрела вниз и аккуратно разгладила халат на коленях. И хотя он смотрелся на ней несколько странновато, было видно, что в ее положении ей очень подходит такая одежда. На губах женщины играла грустная улыбка, и выражение лица от этого казалось каким-то блаженным. Алифу почему-то даже вспомнилась одна икона в греческой православной церкви, которую он видел еще будучи школьником, когда путешествовал по Городу и очутился в крошечном христианском районе Старого Квартала. На мгновение американка стала похожа не на печальную иностранку в чужой одежде, а на эхо своей цивилизации.

Марид вдруг поднялся со своего места и плавно переместился к дверям, где, прислонившись к стене, стояла Сакина, скрестив руки на груди.

— Он выглядит жутковато, но зато это самая требовательная нянька, каких тебе только приходилось видеть, — прошептала Дина. — Викрам попросил его ухаживать за ней, пока не родится малышка, и ты даже не представляешь, с какой серьезностью он относится теперь к своим обязанностям. Как-то раз ей очень захотелось яблок, но не просто яблок, а именно какой-то замысловатый американский сорт…

— Бреберн, — подсказала женщина.

— И он ушел куда-то на поиски, весь день отсутствовал, но потом вернулся с двумя мешками этих яблок. Они были такие тяжелые, что пришлось везти их на верблюде. Да-да, я не шучу.

Алиф бросил осторожный взгляд в сторону дверей, где маячил огромных размеров джинн.

— Не сомневаюсь, — тихо пробормотал юноша.

— Что ж, я рад видеть тебя в добром здравии, несмотря на… необычные обстоятельства, — обратился к американке шейх Биляль, по-дружески похлопывая ее по руке. — Конечно, мне не очень хотелось бы провести несколько месяцев рядом с джиннами, но все же это намного лучше того, что пришлось пережить мне и Алифу. Если бы способности человека фантазировать равнялись его способностям проявлять жестокость, тогда оба мира, видимый и невидимый, сильно бы различались между собой. Наверное, именно поэтому мне не хотелось бы больше воспоминать в подробностях о последних трех месяцах своей жизни.

У Алифа перехватило горло от боли. Дина с сочувствием смотрела на старика, над ее глазами, у верхнего края никаба, собрались суровые морщинки.

— А ты? — Алиф посмотрел на нее так, словно старался передать всю свою нежность в простых словах. — С тобой все было тут в порядке? Или ты тоже сердишься на меня, как и все остальные?

Дина отрицательно помотала головой.

— Я очень волновалась за тебя и боялась, что тебя убьют, так что мне некогда было сердиться, — пояснила она. — И когда ты пришел сюда так неожиданно, я сначала подумала, что это призрак. Ты такой худой и такой бледный, да и постарел так сильно, что я… — Она замолчала, не находя больше нужных слов.

Алиф снова положил голову ей на колени, и девушка позволила ему сделать это.

— Неужели я такой отвратительный? — расстроенно спросил он.

— Нет, конечно, нет, просто мне стало страшно.

— Я думал о тебе каждый день. То есть я потерял счет дням, но очень часто при этом вспоминал тебя. Я пел песни, которые ты напевала там, у нас на крыше…

— Так ты подслушивал? Боже, прости меня…

— Не надо так говорить. — Алиф погладил мягкую ткань ее одеяния у пальцев ног. — Это было так замечательно! Тогда еще твое пение ничего не означало для меня. Это был просто посторонний шум. Некий звуковой фон. Тогда я был самым настоящим идиотом.

— Ты был мальчишкой.

— И эгоистичным мальчишкой притом.

— Сейчас это уже не имеет никакого значения. Ты выжил, и теперь надо сделать так, чтобы ты поскорей восстановился, или я умру от горя и печали.

— Ради всего святого! — взвыл Новый Квартал. — Меня уже тошнит от ваших соплей. Пожалуйста, хватит на сегодня любовных историй. Никто больше не беременеет и не подписывает брачных контрактов после скороспелого брака на странных условиях. Я запрещаю. Да и вообще, посмотрите на меня. Я уже позеленел весь, меня сейчас вырвет!

Алиф выпрямился, чувствуя себя неуютно. Ему стало стыдно за свое поведение перед приятелем.