Алёнкины горизонты

Я покачала головой. Нет, нет, не возможно! Граф хоть и богатый, и влиятельный, но душа к нему пустая — молчит. Это Илонка перед денежным блеском мозгами плывёт, а я не могу. Не получается. И если честно, то самое доброе, что случилось в моей жизни до сегодняшнего дня — это Серёжка Лунин. Господи… Нет в нём ничего: ни капиталов, ни обложки, но сейчас я почему-то вспомнила именно о нём, и подумала: надо было в пиццерию идти…

— Скажите «да»!

Граф уже не молил — орал, и я ответила просто:

— Никогда.

Он переменился в лице и прохрипел сквозь зубы:

— Так не доставайся же ты…

Окончание фразы я не расслышала, граф толкнул меня и, взмахнув руками в бесплодной попытке устоять, я полетела вниз.

Глава 9

Я закрыла лицо ладонями и затаила дыхание в ожидании удара. Господи, господи, господи, господи… Но удара не последовало, и в какой-то момент я поняла, что стою на земле. Только пятки почему-то горят и в животе покалывает. Телепортировалась.

Я убрала ладони.

Первое, что бросилось в глаза, ярко-красный транспарант с белыми буквами: «Слава КПСС!». КПСС — это из недавнего нашего прошлого. Советского. Так, хорошо, значит я где-то недалеко от дома. Справа от меня гудел моторами допотопный автомобильный транспорт, слева высилась кремлёвская стена, а по прямой надвигалась колонна ребятишек в панамках и красных галстуках. Ребятишки шли парами. Возглавляла колонну женщина в ужасных черепаховых очках и в расплюсното-зелёных туфлях с бантиком-бабочкой над стопой. Если это тогдашняя мода, то я поминаю, почему коммунистическая власть рухнула.

Возле меня колонна притормозила. Черепашка приподняла очки и строгим голосом спросила:

— Девушка, вы из какого театра?

— Театра? — удивилась я. — Почему из театра?

— Ну как же, ваше платье абсолютно не соответствует нашей эпохе. Это, скорее, что-то из Пушкина Александра Сергеевича. Дети, все знают, кто такой Александр Сергеевич Пушкин?

— Это наш великий русский поэт! — хором ответила колонна.

— Правильно. Молодцы. Видите, девушка, даже дети знают, что вы одеты не по-современному, отсюда закономерный вопрос: из какого вы театра?

Я поскребла подбородок: вот только не ей говорить об одежде. То, что она умудрилась на себя напялить, в лучшем случае достойно Стивена Кинга, про худшее я даже говорить остерегусь. Однако с логикой всё замечательно, не придерёшься. Моё бальное платье и причёска а-ля ампир вызывали у неё настороженность и отторжение по партийной линии. Это может негативно повлиять на мою дальнейшую судьбу и способствовать депортации в сторону Камчатки, а мне от башни далеко отходить нельзя. Стало быть, надо отводить от себя подозрения.

— Из драматического, — нашлась я. — Это здесь на…

— Я знаю, где это, — отрезала черепашка. — Вы здесь по направлению экскурсионного комитета или по поводу празднования дня рождения Александра Сергеевича?

— По поводу.

— Хорошо, мероприятия по празднованию состоятся в двенадцать часов возле Художественного музея, а пока можете присоединиться к нашей экскурсии для общего антуража и адаптации детей к той далёкой эпохе.

— Лидия Фёдоровна, а Игнатьев плюётся, — пожаловались из середины колонны.

— Игнатьев, ты опять за своё? Школьный лагерь это тебе не верблюжий базар. Ещё раз плюнешь в кого-нибудь, завтра придёшь с отцом.

— А чего она щиплется?

— Это не даёт тебе право превращаться в верблюда. Итак, дети, продолжим. Следующая башня нашего Кремля называется Коромыслова.

Колонна двинулась дальше, а я пристроилась в её конец. Моё внимание привлекла последняя парочка. Мальчишка, невысокий и хрупкий, и девочка с косичками и конопушками; она держала мальчика под руку, положив голову ему на плечо. Ей было неудобно, но менять позу она не собиралась. Первая детская наивная и невинная любовь. Как это красиво.

Я задумалась о сущности бытия. Каково это — любить? Ни за что-то материальное и не потому что харизма ключом бьёт, а просто так. Просто потому, что этот человек тебе нравится. Например, Серёжка Лунин, мой серый мышь и бездомный щеночек, который только и умеет сидеть над учебниками да передо мной краснеть, — но в минуту опасности я вспомнила о нём. Почему? Папа говорит, что любовь, это когда ты готов отдать за любимого человека всё, даже то, чего у тебя нет. Однако по маминой ухмылке, я догадалась, что папа не прав или, точнее, это лишь его узколичная точка зрения, и у мамы на сей счёт иной взгляд. Тогда получается, что любовь для каждого нечто своё, только одному ему присущее. Но тогда это оправдывает и материализм, и харизму, и жажду комиссарского тела, а подобным грубым моментам в любви не место, ибо любовь это всегда чистое и открытое, как вот эти двое малышей симпатизирующие друг другу и не стесняющиеся эту симпатию показывать всему миру.

Колонна остановилась и черепашка Лида продолжила экскурсоводить.