Алиса в Хуливуде

Ни тогда, ни потом он не смог вспомнить, кончил он в ту новогоднюю ночь или нет. Но, конечно, были потом и другие ночи, так что ни он, ни она не Удивились, когда на свет появилась Дженнифер.

И он от нее не сбежал. Он уволился в запас. Начал работать барменом, рассыпая шуточки направо и налево. Перешел в клуб побольше, потом в другой, еще побольше, пока наконец не превратился, шутка сказать, в знаменитость, и практически все бабы при виде его начали становиться раком, ожидая, пока он их не попользует. И вот однажды вечером, после очередного семейного скандала, он хлопнул за собой дверью.

И вот, одиннадцать лет спустя, эта девочка возвращается и объявляет о том, что она твоя дочь, но ты-то сам знаешь, что это не так, что это к тебе вернулась твоя Мэрилин, чтобы возвратить молодость, чтобы тебе снова захотелось жить и трахаться во всю прыть!

Твелвтрис почувствовал, как ему забарабанили по лбу. Интересно, с какой стати Мэрилин вздумалось барабанить ему пальцем по лбу?

– Вернись, – с нежной улыбкой сказала Дженни. С такой нежной, что у Твелвтриса чуть было не разорвалось сердце при мысли о том, что он за одно мгновение успел стать старше на целых одиннадцать лет.

– В таких словах нет ничего особенного, – пояснил он. – Это все равно что сказать «здравствуйте» или «спокойной ночи». Понимаешь, о чем я?

– Я не знаю, папочка, к чему привыкли все эти люди, но знаю зато, что не потерплю, чтобы со мной обращались как с последней шлюхой, как с идиоткой или, наконец, как с одним из этих людей. Ты все время шутишь, ты несешь похабщину, чтобы заставить их рассмеяться, это я понимаю, но тем самым ты заставляешь этих глупцов, типа твоего Пуласки, думать, будто и у них есть право разговаривать со мной подобным образом. А если это начнется, я их всех, на хуй, в рот разъебу.

– Ты бы за своим язычком последила, – насмешливо сказал Твелвтрис, сделав круглые глаза – и отнюдь не только из притворства.

– Просто мне хотелось показать тебе, что слова сами по себе меня не смущают. Мне как-никак не десять лет. И мне не обязательно нести похабщину, чтобы доказать, что я уже выросла.

– Что ж, по-твоему, я не понимаю, что ты уже выросла? Или я не вижу этого собственными глазами?

Твелвтрис уже хотел было обнять дочь, однако она скользнула в сторону, и он заложил руки за спину.

Применительно к Дженнифер он испытывал отцовские чувства. У Мэрилин было от него двое детей, Дженни и мальчик. Но сын не желал иметь с отцом ничего общего. Что было в какой-то мере и к лучшему, потому что маленький ублюдок пошел по дурной дорожке: воровал, приторговывал наркотиками, сам пристрастился и к порошку, и к игле, одним словом, превратился в самоубийцу. А вот Дженни демонстрировала отцу, что ей хочется полюбить его. И у нее оказался крепкий позвоночник и неплохие мозги.

Между Мэрилин и Нелли он был женат еще раз. Мод, ослепительная большегрудая блондинка, соответствовала его представлениям о том, как должна выглядеть жена преуспевающего деятеля индустрии развлечений. Но тут мода на типаж жены переменилась – и все продюсеры и телезвезды обзавелись невзрачными спутницами жизни, сильно смахивающими на библиотекарш и сотрудниц социальных служб. Мод не родила ему ни сына, ни дочери. Зато практически разорила его, когда ему вздумалось ее выгнать. И вот теперь Нелли вознамерилась сделать то же самое. Но уж у нее это получится только через его труп.

Он помог дочери сесть за стол, пока все присутствующие заносили в мысленные записные книжки тот факт, что он позволил ей публично отчитать себя и отнесся к этому безропотно. Люди при этом думали только о том, скоро ли ему надоест разыгрывать из себя любящего папочку, после чего он, несомненно, устроит этой наглой поблядушке публичную порку.

За соседним столиком четыре пожилые дамы, поглядывая в их сторону и попивая кока-колу, то и дело хихикали.

– Послушай, Мэнни, не заставляй меня повторять это еще раз, – сказал Твелвтрис, забыв о том, что и в первый раз он, строго говоря, ничего не сказал. – Никаких сценаристов в нашем шоу. Я не выношу сценаристов. Они отсасывают всю экспрессию. – Он посмотрел на Дженни. – Это, дорогая моя, вовсе не похабщина.

Загадочное слово «экспрессия» пролетело возле самого уха Дженни. Девушка лишь покачала головой и улыбнулась с загадочностью Будды. То есть, конечно, если бы у Будды были янтарные глаза, тесновато посаженные и немного раскосые, и тяжелые брови, придававшие лицу Дженни такое выражение, будто она постоянно сомневается в том, что ей говорят. Зато ротик у нее был как маленький кустик земляники – весь налившийся влажным и пьяным соком. И все это – в обрамлении самого настоящего водопада волос, прямых и ослепительных, как черный лед. Она была красива тою красотою, которая признавалась Голливудом в те дни, когда на экранах всей Америки царили Сильвия Сидни и Мирна Лой.

– Мы говорили о Нормане Мейлере, – сказал Эрбутус. – Мы говорили о Горе Видале. У обоих новые книги выходят практически одновременно. Мы говорили: наплевать нам на то, что Мейлер называет Видала вонючим лидером…