Алиса в Стране Советов

Часовой оказался на диво понятливым и услужливо взялся довести квартет до такси. Наладить господ офицеров на неотложное удовольствие для него было не в долг, а в радость. И словоохотливо, сверкая во тьме перламутровыми глазами, он в пользу заждавшихся пояснил, что песо в стремительном беге революции естественно похудело вчетверо. Так что в ночном Pajaritos[15] — душевно рекомендую, сеньоры! — мучача за турникетом, цветная ли белая, обойдётся всего в пятьдесят центов в разовом пользовании, и доплаты за скорость не требуется, ну, разве что четверть доллара на кокосовые орехи… Иван мысленно разделил сто подкожных долларов на пятьдесят центов и ужаснулся. Ему стало искренне боязно за пусть железное, намотанное гарнизонными турниками и воздержанием, но всё же человеческое здоровье товарищей.

«Если шнапс не отнимет деньгу, арифметика их погубит», — затревожился он уже в такси, и теперешняя затея стала его тяготить, коробить.

Отступать было поздно. Канареечное такси резво протискивалось в переулках красного квартала, людного, залитого огнями опознавательных фонарей. Ночной район жил открыто, распахнуто. Люди входили и выходили из заведений будто пассажиры из утреннего метро, правда, не вскачь, не ощупывая себя — тут ли пуговицы, цел ли бумажник — но бойко, споро и без оглядки на патрульных солдатиков, крайне радых, что им, образцовым стражникам, достался такой удобный пост.

Квартет напряжённо молчал, затруднённый выбором самолучшего фонаря. Нахальные зазывалы, казавшие им проворными жестами куда как понятное и последним артикулом выставлявшие большой палец вверх, обещая «Отлично, с присыпочкой!», — всё это как-то смущало и озлобляло маленько. Уж больно всё просто: руку протяни и возьми. И Чанов не стерпел, молвил охрипло:

— У нас интереснее. А тут вроде жены получается, только за деньги.

— Молчи, коли Бог убил, — сказал Кузин. — Твою и за деньги не согласишься.

— Не об том речь, — задумчиво внёс Чанов. — Я к тому, что их и поить, наверно, вусмерть не нужно, или как?

— Никак, — сказал Иван раздражённо. — Хватит болтать. Пошли!

Квартет повылезал из машины, и кучно, держась за Ивана, ввалился в двери безымянного заведения. Смотровой предбанник лётчиков огорошил. Ещё в дороге они настроились на хорошо контрастное и всячески отгоняли мысль, что неопытность заведёт их в ткацко-прядильное общежитие, где командует испитая бандерша с традиционным фингалом, оживляющим наблюдательный глаз. Боялись и хорохорились купно. Но то, что им открылось, перевалило за край мечты. Цветастые, чуток продавленные кушетки предбанника предложили им таких девочек, что с любой было бы просто в завидки по Земно-райску пройтись, нарочно не оборачиваясь и не глядя, как в обнимку с геранью обомлелые штатские с подоконников валятся. Никакая учительша пения, ни даже затейница — клубная егоза-одиночка из «Тракториста» тут в подмётки не шли. Ухоженность, знойность, лёгкость. Нет, не попрыгулистость с переходом от сумеречности к вертлявости, а именно элегантность без давёжа и фортепианной интриги, что де, вот, у ребятёнка за стенкой слух музыкально чуток и отгородка тонка… Воспитанность, одним словом, несмотря на молодость лет, мордашку, фигуру. И оробевший круче всех Славушкин не нашёл лучшего, как обронить:

— Мы не туда попали…

— Туда, туда! — заспешил напрямки к негритяночке Чанов и как-то опасливо, будто студент на бу-бочку под табличкой «врач-венеролог», надавил ей неловким пальцем на грудь. Нервно, с отдёргом: — Вот это хочу… Этого никогда в жизни!

Мадагаскарочка ободрительно показала Чанову зубки и, флиртуя на ходу бедрами, как это делают, когда на голове кувшин, повела гостя в кассу.

Прозревший Славушкин ухватил было пышную скандинавочку, какой для прелести и аппетита украшают плавленые привозные сыры, но Кузин его отстранил: — Тебе это не подойдёт, Боря! — и увёл молочную фрау за турникет. Необидчивый Славушкин бодро переметнулся, вернее был перехвачен натуральной креолочкой, и Иван остался один в окружении дюжины претенденток, одна лучше другой. Привередничать было ни к чему. Иван смущённо и торопливо отдал предпочтение рыженькому бесёнку со вздёрнутым носиком и последовал за товарищами.

Про курс один к четырём он, естественно, позабыл.

Минут через десять-пятнадцать, не больше, он вернулся в предбанник и к величайшему удивлению обнаружил там боевых товарищей. Немые в здешних широтах лётчики молча отмахивались от красоток, а Чанов нехорошо бранился, и в брани этой углом выступало: «Деньги назад!».

— Ну, наконец-то! — встретил Ивана заждавшийся Кузин. — Объясни ты нашему дураку, что тут не Большой театр.

— Но я же пролетел! Я мимо сада! — искренне кипятился Чанов. — Её вообще в темноте не видать. Жуть какая-то! Всё настроение падает.

— Прекратите ваш картофельный бунт, Чанов, — строго сказал Иван. — Мало ли что с непривычки бывает.

— Да, но она же меня импотентом еще назвала, — не унимался никак оружейник. — Пусть дадут мне второй заход. Я докажу!