Алиса в Стране Советов

— У него надо девушку стибрить, — шепнул Котик Ивану. — Интернировать под залог в «Титаник». — И послал девице пленительную улыбку.

— А он… он, — с придыханием продолжал рассказчик, — Юраша заказал для шахини розы из Адлера, повара Тимофея из «Авроры» и — вы будете долго смеяться — скрипачей из Большого театра.

«Пиджаки» попритихли. Их коммерческие извилины прикидывали, во что такая феерия обойдётся. И лишь бездонный Замбия прищёлкнул волосатыми пальцами:

— Вах, мужчина! Большой театр… Вах, я нэ догадался…

— Не равняй свои возможности с крепостными, Гиви! — ловко ввернул приживала Матвейка.

— Вот именно, — подтвердил Дедуля, ревниво косясь на улыбчивые экзерсисы Котяры. — Розы, мимозы и скрипачи — прекрасно. Кто ж спорит, что не прекрасно! Но, как говорится, погасли свечи, а где ж сдача? Юраня остался после шумного бала наедине с люстрой, хорошей такой люстрой — слона выдержит.

— Вах! Так он и слона заказал? — не праздно, скорее учебно осведомился Замбия.

— Нет, Гиви, — искривился Тимур, — ему и без слона по уши хватало. И я к тому про слона, что крюк крепкий. Но вешаться-то Юраня не стал… Тихо, мирно спустился себе по обсыпанной розами лестнице на Петровочку 38 и сознался, что профукал шесть тысяч казённых денег!

— Четыре года общего режима! — знающе крякнул кто-то из «пиджаков», взгрустнул и добавил: — Да, нелёгкое дело, братцы, с похмелья локти кусать!

— Х-ха, если б локти! Если б кусать! — задёргался как при малой нужде Тимур. — Когда после суда ему дали свидание с сестрой, и она к нему в горьких слезах: «Юра, ну что ты с собою сделал!?» — он ей, ну полный младенец: «Ты ничего не понимаешь! Я танцевал с ней вальс и держал за талию…».

— Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал! — поспешно, чтоб другие не обогнали, выпятил ум тот же знающий «пиджак». А другой лысый, обрюзгший, но омоложенный игривым нашейным платочком, добавил:

— За шесть тысяч я вам шестьсот талий подержать дам. А скрипки, хм, кхм, это невзросло. — И губами запфакал.

— Что значит — невзросло? — подал голос Иван. — Я, например, совершенно уверен, что взрослый — понятие относительное, надуманное. Так называют одряхлевших — что не такая заслуга, — а главное, потерявших оригинальность детей, точно усвоивших, чего им «нельзя», но понятия не имеющих, что же «можно».

— Ну, знаете, так рассуждать нельзя, — побагровел зачем-то «пиджак» с платочком.

— Ему можно! — ликующе выставил себя за объяснителя приживала. — Это же Иван Репнёв, автор нашумевшей «Антоновки».

— Об Антоновском восстании, что ли? — робко спросил кто-то. А «пиджак» с платочком умненько свой гонор попятил:

— Может, я не совсем понял. Во мне девять кружек сидит.

— Не это мешает, — отклонил Иван. — Вас заполняет взрослое благоразумие: вот если бы Юраня украл, и концы в воду, тогда вы бы его поняли, оценили. А профукать и повиниться — мальчишество. Вам бы такое и в голову не пришло, потому как там тариф сидит: вальс — бесплатно, талия — червонец. Свались на вас, взрослых, те же шесть тысяч просто с неба, ну кто смог бы Юраню повторить?

— Я! — не упустил счастливый момент Замбия.

— Но вы-то как раз ребёнок, — сказал Иван.

— Зачем обижаешь? — завращал глазами Замбия. — Ребёнки по улицам бегают.

— Но я же видел, как вам слоника приспичило заказать.

— Вах! Я нэ резинового хочу, — обиделся Замбия. — Свадьба нэ имэнины!

— Да в шапито свои люди! Приведём настоящего, — приторно пообещал Матвейка. — И Большой театр сделаем и Худо…

— Ну хор-ррошо!! — остановил приживалу скрипучий голос цареубийцы. Не притулившись к месту, он всё ещё голодовку держал. — Хорошо господа пристроились при Николае Первом! Дзержинского на вас нет, нэпманы!

Железненькие, «калининские» очки Затирухи и планочки незнамо от каких орденов на его застиранной гимнастерке подействовали на табльдот угнетающе. За столом установилось неприятное затишье. И нарушил его развязный Дедуля.

— Вы вот что, папаша: одну кружечку — в себя, а на вторую — тарелку с рачками поставьте, тогда и Дзержинский не понадобится.

Совет был, конечно, идиотским. Как вольёшь одну в себя, когда две в руке спарены… Одну в себя, другую за пазуху, что ли? Но компаньоны поддержали нахала:

— А верно!

— Так оно удобнее будет.

— Комфортнее!..

У Затирухи обвалились щеки, мешая толком слова связать:

— Я-я-я… часовой… окурок Революции…

— Сейчас начнётся, — пообещал Дедуля. — «Я Харьков брал, в царя стрелял и кровь мешками проливал!».

— Да ты, ты рыжий щенок… в меня ещё кулаки, эсеры стреляли, — трескуче произнёс Затируха: его так трясло, что раки на тарелочке всплясывали и пиво в кружках разволновалось, рябью пошло.

— Плохо стреляли, — буркнул в сторонку Дедуля.

— Как!? Что ты, недоносок, сказал? — вздыбился Затируха.

— Это неважно, — отмахнулся Дедуля.

— Нет, это очень важно! Как вы вообще в Ваш Дом печати проникли?

— Через дверь, папаша, угомонись! — лениво сказал Котик.

— Да? Ну вот на неё вам сейчас и укажут, — пообещал Затируха, и как был — с тарелочкой, с кружками — засеменил злыми шажками к выходу.