Алиса в Стране Советов

Тем, кто по дурости лезет в писатели да ещё в огонь на московских пожарах, рекомендуется иметь второе пальто. Побегайте годик-другой по московским журналам, потритесь в издательствах, и вы поймёте, что без запасной одёвки в литературу не попадёшь. Пальто ветшает куда скорее, чем рукопись, и визитёра начинают пугаться.

— Нет, Иван, в такой хламиде тебя в квартиру не впустят, — порешил с утра Котик, разглядывая подпалины и прогарки на реглане Ивана. — В лучшем случае доктор подаст тебе в щель пятак, а будешь цепочку рвать — позовёт милицию. Тебя прихватят, Иван! Мне, откровенно, вообще не понравилось, как этот доктор с тобой говорил… В голосе что-то недостоверное, свинское.

— А что ты хочешь от человека, когда он «По-пупса» сочинил? — пригладил сомнения Иван.

— Не знаю, не знаю, — покривился Котик, — но меры предосторожности, ну, и приличный вид, конечно, будут не лишними. Ой, не лишними!

Гардеробные затруднения казались непоправимыми. Дублёнка Котика смотрелась прилично, но была Ивану решительно не в размер и выглядела на нём краденой. Да и в прокат от Сушкина, одетого с постоянством китайца, годились разве что трость «Пальмерстон» и футляр от гобоя. И друзья терялись, мучались в незадаче.

А в тишайшем Зоологическом переулке всё было уже приготовлено. В подворотне стояла карета «скорой помощи» с неразговорчивым, бесстрастным водителем в штатском. Возле нее крутились, калякали о Египте забывчивый почтальон с тощей сумкой и дворник, не имевший понятия, где Египет находится, но к собеседнику чрезвычайно предупредительный. Из кухонного окна за подворотней наблюдала всевидящая (навык!) Джу Ван в халате с райскими птицами, а на плите у неё на малом огне булькала кофеварка, готовая тотчас засыпку принять.

Кофеёк, равно как и рукопись, были доставлены на квартиру точно к семи утра. И к ним с приписочкой «уничтожить!» прилагался дополнительный инструктаж. Постельный режим для доктора отменялся, а самому ему было велено из квартиры убраться «с бидоном для кваса».

— Какой в семь утра квас?! Зачем зимой квас!? — негодовал довольно логично доктор, компресс с головы сдирая. — На улице холодно. Да и как я тебя одну оставлю? Зачем!?

— Им показалось, что ты не очень надёжен, — удружила гипотезой непроспавшаяся Джу Ван. — Не сердись, притворяться ты не умеешь.

— Это я ненадёжен!? Это я не умею!? — осерчал дополнительно Кимоно Петрович и, сызнова налепивши компресс, распластал себя намертво на постели. — Вот, посмотри! Нет, ты внимательно посмотри!

— Там виднее, — протянула ему бидон Джу Ван. — А ходить никуда не ходи: поднимись этажом выше и жди, грейся.

— Грейся, — передразнил доктор. — А что соседи подумают? Выгнали без ничего! И на разживу дали бидон, скажут.

Джу Ван наморщила лобик, помедлила и сочинила:

— А ты ступай в дом напротив. Там ничего не скажут.

Проклиная на все лады Комитет (мысленно, товарищи, мысленно!), Кимоно Петрович пододел тёплое бельё, укутался вдвое шарфом и вышел сердито на улицу.

«Ненадёжен, видите ли, а кто в Москве надёжен?» — пробормотал он, ёжась от холода, и нырнул в парадное дома, указанного бессердечной Джу Ван. Окна парадного хода удачно смотрели в переулок, давали простор для наблюдения. И, поднявшись лифтом на четвёртый этаж незнакомого дома, Кимоно Петрович уместил бидончик на подоконник и занял сторожевую позицию.

Засада складывалась прямо у него на глазах.

К восьми утра в переулке показалась санитарная машина, ведомая чёрной «волгой». «Скорая» укрылась под аркой, а «легковушка», выгрузив непонятного человека с почтальонской сумкой, куда-то умчалась. Чуть позже к почтальону подбежал дворник и принялся извиняться: руки к груди прикладывать и плеваться. Потом из арки выскочил санитар, что-то спорщикам приказал, и те помирились.

Время тянулось медленно. И все эти приготовления терзали нестойкую душу доктора.

«Какой к лешему еврокоммунизм, — тяжелил он себя, — когда меня, доктора, из квартиры попятили? Ровно шелудивого пса выкинули в парадное?! Квасу им захотелось, видите ли (бидон его особенно раздражал), освежиться после трудов, понимаете ли! И как нахально, ловко они мой собственный дом ловушкой сделали! А всё Джу Ван с её золотой монеточкой… Не высверкни она эдак наружу, я бы им показал “квас”! И “кофе” бы показал, и “советский партиотизм”, — сложил он в тёплом кармане фигу, однако внутренний голос тут как тут его присобачил: — Ф-фу, на место! Никому ничего ты не покажешь. Повиновение заложено в организм с детства, и то, что тебя окосоглазили, лишь укрепило трезвый взгляд на действительность».

Где-то в начале десятого, когда схлынули кто на работу, кто по магазинам обитатели переулка, возле дома доктора показался красавец в распахнутой, будто на такси подкатил, дублёнке и с неестественной — такие субчики мелко не служат! — канцелярской папкой в руках. У Кимоно Петровича ёкнуло сердце и опустился желудок.

«Он самый! Сервизу несдобровать, — отметил доктор корпуленцию визитёра. — И часикам не уцелеть, хана часикам».