Алиса в Заиголье

— Наверное, она пролезла в свой собственный глазок, как та змея, что заглотила себя с хвоста.

Алиса попыталась схватить иглу, но в результате опять перевернулась в воздухе, на этот раз вниз тормашками; игла же, обогнав её в полете, исчезла из виду.

— И что же мне теперь делать? Как я вернусь домой? А если я не вернусь, Дина разволнуется — по крайней мере, мне так кажется; и скоро уже наступит время чая — то есть так оно было до того, как всё перевернулось, а после того — никому не известно, что будет, а что было. К чаю обещали жареные пирожки, а на обед — жаркое. В холодный декабрьский день нет ничего вкуснее жар…

Алиса смущённо умолкла, потому что там, где она очутилась, и без жаркого было слишком жарко, но обдумать, как влияет перемена климата на самочувствие, Алиса не успела, — времени на такие пустяковые размышления не осталось, — земля, будто с места в карьер, рванулась ей навстречу. Не успела Алиса и рта раскрыть (или, наоборот, закрыть), как врезалась во что-то, по счастью, не слишком твёрдое.

Она скоро пришла в себя, но лишь затем, чтобы обнаружить, что сидит в темнющей темнице и только бледный лучик света пробивается откуда-то сверху.

— Ах, наверное, я угодила прямо в копну! — воскликнула Алиса. — Так оно и есть! В голове солома и в чулках, и за ворот попало — ой, щекотно!

Сидя на холодной убитой земле в соломенном застенке, она пыталась сообразить, где может быть выход из этого безвыходного положения — сверху или сбоку? Где вход, там и выход, в конце концов решила она и, с трудом проталкиваясь вверх сквозь солому, встала на ноги и выпрямилась во весь рост. К её великой радости роста хватило как раз на то, чтобы, пробив головой копну, вынырнуть на белый свет. Копна оказалась ей ровно по шейку, и Алиса подумала, что вид у нее, наверное, такой, будто она в маскарадном костюме.

Она уже размышляла, как бы высвободиться из этого соломенного плена, когда вдруг услышала какой-то писк — где-то возле левого уха. Чтобы увидеть, что там такое пищит, нужно было повернуть голову, однако Алиса боялась, что, повернув голову, перестанет слышать писк («потому что уши у нас, сами знаете, поворачиваются вместе с головой»), а звук и без того был очень тихим. Она замерла и стала изо всех сил вслушиваться. Сперва различила только: «А-а-а! А-а-а!», потом: «А-А-и-у! А-А-и-е!», наконец разобрала: «Аюсь! Аюсь! Амагите! Амагите!» — голосок был отчаянно испуганный.

Теперь Алиса просто обязана была повернуться лицом к терпящему бедствие. И она повернула голову — медленно-медленно (вовсе не оттого, что, стоя по шейку в соломе, вертеть головою трудно, нет, просто она не хотела испугать несчастного незнакомца) и очень удивилась, когда разглядела существо, которое пятилось от неё к самому краю копны. Больше всего оно походило на обыкновенную деревенскую мышь. На самом деле оно не только походило на деревенскую мышь, но и было самой настоящей мышью. На голове у зверька красовалась соломенная шляпа, надвинутая на то, что у человека называется лбом, а в зубах вместо сигары торчала длинная соломина. Оттого что у Мыша со страху зуб на зуб не попадал, соломинка смешно подёргивалась и подпрыгивала.

(Чуть позже, когда они разговорились, Мыш, между прочим, заметил: «Хатя я и мышь, но писать меня надабно без мягкаго знака, патаму как я есть мышь мужескаго рода!»)

Уставившись в огромное лицо Алисы, Деревенский Мыш вопил «Ба-аюсь!» и «Па-амагите!» все громче и громче, пока писк его не сравнялся по громкости с человеческим шёпотом. Только тут Алиса сообразила, что бедняга уже допятился до самого края и вот-вот сверзится с копны вниз. Она бы и рада была перенести Мыша подальше от обрыва, но, стиснутая соломой, не могла и пальцем шевельнуть.

«И слава богу, — проговорила про себя Алиса, — потому что для мыши в таком душевном состоянии это стало бы той самой последней соломинкой, что сломала спину верблюду!» И улыбнулась — шутка показалась ей вполне удачной.

Широкую Алисину улыбку все считали очаровательной, однако Деревенскому Мышу, судя по всему, она пришлась не по душе.

— Спаси и памилуй! — в ужасе заверещал он. — Треснула!

— Простите, сударь, — обратилась к нему Алиса самым нежным голоском, — я вовсе не треснула.

— Ах, заграхатала! Ах, заракатала! Памагите! Баюсь! — И Мыш побледнел так, что едва не стал белым.

— Ничуть не бывало, — возразила Алиса. — Я говорю тише некуда. Просто по сравнению со мной вы такой крошечный, что вам кажется, будто я кричу.

Услышав это, Мыш дёрнул носом и задорно прищурился, словно давая понять, что стремление к истине, которая рождается в споре, сильнее мышиного страха.

— Ну, паложим, с вашим аргументом я мог бы сагласиться, — ответил он после некоторого размышления, — но пазволю себе заметить, что, гаваря по справедливости, падобное паведение не очень-та к лицу камете, не так ли?

Алиса едва удержалась, чтобы и вправду не расхохотаться во весь голос.