Читаем Алитет уходит в горы полностью

Алитет уходит в горы

На следующий день новости, почерпнутые из этой беседы, как устная газета, уходили и в ту и в другую стороны побережья. Местный, «торбазный» телеграф от стойбища к стойбищу, от охотника к охотнику разносил их с непостижимой быстротой.

Люди, жившие далеко на побережье и еще не видевшие русского начальника, уже много знали о нем.

Целые дни, а нередко и по ночам Лось с исключительным упорством изучал чукотский язык. Его тетрадка-словарь стала такой объемистой, что часто долго приходилось разыскивать нужное слово. Лось придумал особое расположение слов и фраз и всю тетрадку переписал заново.

В одной тетрадке он расположил по алфавиту слова, в другую — выписал фразы с особыми подзаголовками. «Бытовые разговоры», «Торговые разговоры», «Разговоры о собаках» и много других подзаголовков было в этой «тетради готовых фраз».

Утром Лось пробуждался первым и кричал своему секретарю:

— Андрюшка! Вставать пора! Цингу наспишь!

И, еще лежа в меховых спальных мешках, высунув лишь головы и надев шапки, они начинали свой трудовой день.

— А ну, Андрюша, проэкзаменуй меня.

И начиналось: кляуль — человек, неускэт — женщина, гаймычилен — богатый, вылеткуркен кляуль — торгующий человек и т. д. и т. д.

— Ну как, Андрюша?

— Да успешно, Никита Сергеевич! Можно сказать, сверх всяких ожиданий.

— Подожди, друг! Скоро с лекцией выступлю на чукотском языке. А как по-чукотски «уходи»?

— Канто.

— Ага, ну, кантуй! Иди договаривайся о нартах. Сегодня мы выедем на побережье избирать лагерные комитеты и родовые советы. Пока ты будешь договариваться, я тем временем лепешек настряпаю. Отвыкнем мы с тобой, браток, совсем от хлеба.

— Мне рассказывали, что Томсон всю жизнь печет свой хлеб на лампе «молния». Хотел попробовать, да все некогда было, — сказал Жуков.

Лось облачился в меховую одежду и зашуршал кочергой в камбузе, как называли здесь, на Севере, самую обыкновенную плиту.

— Кантуй, кантуй поскорей! — говорил он, улыбаясь. — Это слово я уже не забуду.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Развалившись в качалке мистера Томсона, мистер Саймонс курил душистый «кэпстон». Мистер Саймонс был доверенным «Норд компани» и вел здесь дела пушной фактории. Он был и пушником, и продавцом, и кладовщиком, и счетоводом. По его мнению, здесь и одного человека было много. Бездеятельность угнетала мистера Саймонса. Это был сухопарый блондин лет тридцати, с холодным, надменным лицом и мутными глазами. Все здесь ему опротивело, и мистер Саймонс не один раз бранил себя за то, что соблазнился высоким окладом в фирме «Норд компани» и заехал в эту «дикую» страну. Он ненавидел охотников, их одежду, их улыбающиеся лица. Он даже радовался, что они не так часто приезжают к нему на факторию, не подозревая, что это дело рук Томсона и Алитета.

Мистер Саймонс, прежде чем войти в свой дом или склад, обычно вытаскивал из кармана носовой платок, обвертывал им дверную ручку и только тогда брался за нее.

Зима была уже в разгаре, и мистера Саймонса давно одолевала невыносимая скука.

Три месяца прошло с тех пор, как ушел пароход «Бичаймо», оставив на этом берегу быстро собранный дом, склад и товары пушной фактории вместе с мистером Саймонсом.

За это время можно было удавиться с тоски, если бы не общество единственного культурного человека — Чарльза Томсона. Это счастье, что он задержался еще на один год. По крайней мере, есть с кем поболтать в длинные зимние вечера.

Каждое утро, пробуждаясь от сна, мистер Саймонс неторопливо одевался и шел в хижину мистера Томсона. Даже пурга не задерживала его. От самой пушной фактории «Норд компани» до хижины мистера Томсона был протянут канат, по которому мистер Саймонс и пробирался в любую погоду.

Он столовался у мистера Томсона. С утра они пили кофе, ели блины с маласом[36], консервированные фрукты. Затем мистер Саймонс слушал рассказы Чарльза Томсона, по воскресеньям заводили граммофон, раскладывали пасьянс, и так, при мерцающем свете керосиновой лампы, они изо дня в день коротали длинное северное время. Уходя, мистер Саймонс с усмешкой говорил:

— Гуд бай, мистер Томсон, время — деньги.

Однажды, когда мистер Саймонс принес к ужину виски, они долго говорили, как старые добрые приятели.

— Мэри! — крикнул Чарли. — Еще кофе.

Мэри удивилась: всегда кофе подавала мать. Она надела платье и вошла в комнату.

— Возьми и себе чашку. Сядешь за стол вместе с нами. Сегодня воскресенье, — сказал отец.

Никогда еще не бывало, чтобы отец пригласил дочь к столу. Мэри растерялась. Она стояла, не понимая, чего от нее хотят.

— Садись, садись. — И отец взял ее за руку.

— Очень интересная дочь у вас, мистер Томсон, — сухо сказал Саймонс. — Она не говорит по-английски?

— Нет, — неохотно ответил Чарльз Томсон.

Играл граммофон.

Мистер Саймонс не спускал глаз с Мэри, которая торопливо допивала кружку кофе. Вдруг она вскочила и побежала.

— О, куда же вы, мисс Мэри? Мы еще будем танцевать!