Алитет уходит в горы

— Скажите вы мне, мистер Саймонс: что сделалось с этими дикарями? Разве мог я об этом думать? Ведь этот самый Рынтеу, вся жизнь которого десятки лет зависела от меня и который был лучше всякой послушной собаки, теперь ведет себя так возмутительно! Я с большим трудом заставил его дать мне упряжку. И вы знаете, мистер Саймонс, этот грязный, неблагодарный дикарь собрал мне в нарту таких одров, что на них и за пресным льдом не поедешь! А ведь всего год тому назад достаточно было мне сказать одно слово, одно слово, мистер Саймонс, как мигом была бы готова упряжка из самых лучших псов всего стойбища. Я ничего не понимаю во всем этом, — стоя посередине комнаты и с сокрушением разводя руками, сказал Чарльз Томсон.

— В чем дело, мистер Томсон?

Мистер Саймонс сочувственно вздохнул, покачал головой, когда Томсон подробно рассказал о бегстве дочери с Яраком.

— Что же делать, мистер Томсон! Надо вам уезжать отсюда из этой не совсем цветущей страны. Неужели вам хочется, чтобы ваш труп был выброшен в эти камни на растерзание зверям, как вы рассказывали мне о местных обычаях? Неужели под конец вашей жизни, имея столько долларов, вам не хочется прожить остаток своих дней в цивилизованной стране? Вы полжизни не пили настоящего свежего молока. Это страшно, мистер Томсон! Вас беспокоит дочь? Но, по-видимому, она тоже дикая. Вы извините меня, мистер Томсон, я с вами говорю откровенно, и мне вас искренне жаль!

— Пожалуйста, пожалуйста! Вы хороший человек, мистер Саймонс. Никто со мной так тепло еще не говорил… Мистер Саймонс, может быть, вы возьмете меня с собой в Канаду? Ведь я один остался.

— С огромным удовольствием, мистер Томсон! Мы с вами хорошо заживем!

И они долго молчали, будто задумавшись о совместной жизни в Канаде.

— Но я возвращаюсь к начатому разговору, мистер Томсон: вас беспокоит дочь? Дорогой мой мистер Томсон, она родилась здесь. И Америка и Канада ей будут столь же противны, как и мне вот эта страна холода. Она погибнет там от тоски и по этим диким камням, по грязным ярангам, по этому отвратительному моржовому мясу, по этому страшному вою пурги…

— Да, да! Это вы говорите все совершенно правильно, мистер Саймонс. Вы хорошо поняли ее натуру.

— Мистер Томсон, пусть она живет с Яраком. Я уверен, что она будет счастлива по-своему, — сказал мистер Саймонс.

— Я увезу отсюда мальчика Бэна… И постараюсь все же вернуть Мэри. Мне кажется, она еще может привыкнуть к жизни в Канаде. Как вы думаете, мистер Саймонс?

— Очень возможно, очень возможно, — неохотно ответил он.

— Но что же мне делать с пушниной? У меня более полутора тысяч хвостов. С собой в Америку их не разрешают взять. А ехать продавать в Петропавловск-на-Камчатке я не хочу. Всю эту пушнину мистер Лось хотел забрать здесь, но, к счастью, у него не оказалось валюты.

— Мистер Томсон, мне хочется по-дружески дать вам совет.

— Какой, мистер Саймонс? — насторожился Чарльз Томсон.

— Строго говоря, это даже не совет, а самый простейший урок географии. Ном на Аляске отсюда ближе, чем соседнее чукотское стойбище. Это во-первых. А во-вторых, Берингов пролив не так уж широк, мистер Томсон! — И мистер Саймонс многозначительно улыбнулся. — Если бы мне понадобилось, я и на доске переправился бы через него. А вам стоит дать байдарным охотникам пачку табаку «Кентукки» — и вы будете в Америке со всем своим хозяйством. Подождите меня на Аляске или во Фриско, а там мы сядем на комфортабельный пароход — и в Канаду!

— А дом? Я хотел еще продать кому-нибудь свой дом и склад.

— Мистер Томсон! Кому он нужен, ваш этот старый дом, сделанный из ящиков?.. Кроме того, если вы начнете искать покупателя, вы поставите себя под подозрение. Мистер Лось сразу насторожится и будет вас караулить, поселившись у меня в фактории. Бросьте вы это. Живите так, словно собираетесь здесь жить еще многие годы. Я на вашем месте даже обратился бы с ходатайством к мистеру Лосю, чтобы он вам разрешил остаться здесь и дожить в кругу семьи последние годы своей жизни. А там, в один не очень прекрасный день, вы погрузитесь на байдару — и гуд бай!

— Вы совершенно правы, мистер Саймонс! У вас настоящий американский деловой ум. Я так и сделаю.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Долгая северная зима кончилась. Сугробы стали рыхлыми, влажными. Они будто проваливались в землю, становясь с каждым днем все меньше и меньше. Почти исчезла грань между днем и ночью. Светлые длинные дни бежали быстрей.

Между ревкомовцами неожиданно возник спор. Они потеряли один день. Как это случилось, никто из них не мог установить. У Лося было 20 апреля, у Жукова — 21 апреля.

Каждый из них горячо отстаивал свое число, приводя в доказательство даты всевозможных документов. От этих дат день за днем перечислялись разные события, вспоминались пункты следования за время их длительной поездки; все же числа не сходились. Во всем уезде ни один советский подданный не мог разрешить их спор.

— А все-таки не прав ты, Никита Сергеевич! Вот увидишь, первомайский праздник ты встретишь на один день раньше.

Лось усмехнулся: