Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)

И я, участник этих событий, всех смут времен перестройки, участник событий девяносто первого года (моими друзьями были гэкачеписты), участник катастрофы девяносто третьего года – я находился с баррикадниками у Дома Советов, – испытывал панику. Мне казалось, что вместе с моими друзьями я выбран судьбой и Господом для того, чтобы видеть смерть моей Родины, необратимую смерть моего государства и моего народа.

Но постепенно, через величайшее уныние и, может быть, затмение, мне вдруг стал открываться тот факт, что русское государство не погибло, что оно переживает страшную рану, трагически кровоточит, но не мертво. Были факты, которые убеждали меня, что государство есть. В безумных девяностых, когда царствовал порок, когда демоны хохотали над тем, что сотворили с Россией, с русским государством, когда везде были обман, стяжательство, слабоумие, гедонизм, потребление, в эти периоды были и симптомы того, что русское государство сохранилось и после девяносто первого года.

Баррикадники, которые погибали у Дома Советов, казалось, погибали за Советский Союз. Это был последний арьергардный бой, который народ не дал в девяносто первом либералам и демократам, а с опозданием в полтора года дал его у стен Дома Советов во время восстания девяносто третьего года. И тогда баррикадники, погибавшие под танками и пулеметами Ельцина, казались последними солдатами Четвертой победоносной сталинской империи.

Но когда восстание было подавлено, когда была принята кровавая ельцинская конституция девяносто третьего года и демократы, торжествуя свою победу, провели первые думские выборы (я помню ночной зал избиркома, где они у мониторов подводили итоги выборов после свержения, сокрушения красной конституции Российской Федерации), вдруг выяснилось, что на выборах в Думу побеждают русские патриоты, государственники. Тогда побеждал Жириновский. Вслед за ним шли зюгановцы – КПРФ. У либералов оказалось с гулькин нос, победы у них не было. И либерал Юрий Карякин воскликнул: «Россия, ты одурела!» Действительно, произошло нечто не укладывающееся в разуме: народ, который был расстрелян из танков, был запуган, скован симптомом страха вековечного, опять выбрал государство, выбрал русский патриотизм.

Тогда я понял, что баррикадники, которые погибли и были последними охранителями и солдатами Четвертой красной империи, были и первыми – провозвестниками следующего русского государства. Таким образом сбылась формула священного писания: «И последние станут первыми».

А посмотрите дальше. Чеченские войны: сначала Первая, потом Вторая. Кромешная Первая чеченская, которая кончилась предательским хасавюртовским миром. И Вторая победоносная война, беспощадная, когда мы вынуждены были российский город Грозный посыпать вакуумными бомбами. Но она, эта война, показала, что государство у нас есть. В Первую чеченскую это было не вполне очевидно. Тогда наша армия: несчастная, окровавленная, во многом беспомощная, собранная по ниткам из разных разоренных гарнизонов, шла в наступление, но ее предал Черномырдин, который остановил победоносное наступление армии в горах. Из кинескопов демократов и либералов нашим солдатам и офицерам стреляли в спину. Положение было ужасным. Но произошло невероятное.

Почти мальчик, отрок Евгений Родионов, что служил на одной из застав, попал в плен к чеченским полевым командирам. И они этому юноше предложили жизнь в обмен на то, чтобы он отказался от своего нательного креста, от идеи русской, от служения русской армии, от России и перешел в их ряды. Некоторые так и делали: спасая свою жизнь, брали гранатометы и стреляли в своих вчерашних товарищей.

Евгений Родионов отказался. И ему отрезали голову. Матушка его, Любовь Васильевна Родионова, поехала в грохочущую залпами и боями Чечню, проникала сквозь заслоны и заставы. Нашла место захоронения сына, договорилась с чеченцами, которые его убили, отдала последнее – и вывезла обезглавленное тело сына в Подольск. Потом вернулась, отыскала голову сына и везла ее домой в сумке.

По существу, Евгений Родионов, кому сегодня ставятся алтари, пишутся иконы, который еще не канонизирован, но, несомненно, по истечении времени станет русским святым, явился в самое ужасное время примером того, что государство есть. Потому что, если нет ничего: нет России, нет армии, если нет русской истории, русского народа, а лишь пакость, мерзость, струпья, ради этого подвиги не совершают. И Евгений своей тонкой, наивной, детской, но, видимо, богооткровенной душой понял, что есть более высокие ценности, чем его жизнь.

А если эти ценности есть, если нашелся молодой человек, отдавший за них жизнь, – значит, страна жива.

Потом я понял, что у страны есть два блистательных полководца: Трошев и Шаманов. Это полководцы победы. Если у народа и страны есть святой и есть полководцы, значит, государство есть, держава есть, это предпосылки того, что империя будет возрождаться, что она дышит.