Алкамен - театральный мальчик

Как-то раз пирующий Лисия, перекупщик зерна, чье худое лицо всегда напряжено от злобы, а глаза словно ищут, кого бы избить, приказал девушке-флейтистке поправить на нем венок из роз. Девушка стала расправлять лепестки цветов, и в этот момент ее белые руки напомнили мне далекий сон: руки мамы, плетущие венки. То ли девушка устала, то ли пьяный перекупщик пошатнулся, ветка слегка стегнула его глаз. Лисия поднялся на локте... Жилистая рука отвесила девушке пощечину. Флейтистка, плача, уползла на четвереньках, потому что хмельные гости стали с хохотом и визгом кидать в нее кубки, кувшины, серебряные блюда. А пир продолжался: бренчали бубны-тамбурины, протяжно пели хористы, звенели чаши.

- Эй, мальчик! - хрипло кричал мне Лисия. - Подай новый кубок, мой укатился под стол.

Он уже не отличал белого от черного. Я подал ему медную чашу с уксусом, в который пирующие макали мясо. Лисия, зажмурив глаза, схватил и жадно выпил. О, если бы вы видели, что случилось! Он замяукал, как пантера, и подпрыгнул над столом; повалив высокие светильники, он стал кататься по ложам. Одежда его затлелась, и все кинулись гасить.

Никто не заметил, что именно я подал ему уксус, но на всякий случай я исчез. А наутро Килик отстегал меня плетью.

Так мы с ним, с Киликом, и живем: проказы за тумаки, тумаки за проказы.

МНЕСИЛОХ-ПРИХЛЕБАТЕЛЬ

Весной во время пахоты бог Дионис покидает храм и идет в поля, согретые ласковым солнцем. Идет он, конечно, не собственными ногами, а в образе статуи движется на носилках, на плечах рабов. Впереди идут музыканты: ударяют в бубны, играют на флейтах, некоторые звенят струнами цитр. Жрицы, изображающие вакханок, кружатся на ходу, черпают из горшков лепестки роз, осыпают ими встречных. Ведут ручную пантеру, по кличке Милашка, шествуют жрецы, а за жрецами уж идем мы - мальчики. Страдая от жары, мы тащим священные принадлежности: кубки для возлияний, серебряные чаши, кадила, курильницы. Килик в пышных одеждах семенит на кривых ножках, следит за всем недремлющим оком.

На мою долю досталась тяжеленная амфора. Я нес ее на плече, потом на спине, тащил в охапке - весь измаялся. Дай-ка, думаю, погляжу, что внутри. Открыл незаметно, а там шарики пахучего снадобья - ладана; эти шарики кидают на уголья жертвенника, чтобы дым становился благоуханным. Я стал потихоньку выкидывать эти шарики в пыль дороги, и амфора становилась все легче и легче. Внезапно Килик заметил мою хитрость, выхватил амфору, хотел надавать мне затрещин, но я ловко защищался ладонями. За нами шли толпы верующих. Килику не хотелось затевать скандал на людях, и он только прошипел:

- Погоди-ка ты у меня!.. А ну, выйди из шествия!

И я пошел по обочине дороги, в тени каштанов, по прохладе. Как будто бог Дионис сам по себе, а я - сам по себе.

Шествие вышло из Афин через двубашенные ворота и повернуло в город Ахарны. Ахарняне - народ суровый, кряжистый, недаром зовут их "вояки марафонские" за то, что в битве при Марафоне они одни не дрогнули, не побежали под натиском персов. Ахарняне плетут корзины, жгут уголь, сеют хлеб. Хороши у них виноградники - виноград крупный, как янтарные слезы, или удлиненный, как пальчики богини!

Мы проходили через предместье Колон, мимо дома богача Ксантиппа. Музыканты перестали играть, жрецы повернули головы, с любопытством прислушиваясь. Из дома Ксантйппа слышались крики, ругань. Там здоровенные рабы волокли на улицу однорукого старика в нарядном хитоне голубого, модного, цвета.

- Берегись каждого, кому ты сделал добро! - кричал старик. - Вот посмотрите-ка, люди, как меня Ксантипп на улицу выгоняет! Ксантипп, которому я - благодетель!

Тут из окошка верхнего этажа высунулся сам Ксантипп, худой, черномазый, со всклокоченной бороденкой, и закричал, сверкая белками глаз:

- Ишь какой благодетель! Есть да пить на мой счет - вот благодетель! Хитон ему новый подарил, люди добрые, так он хозяина злым словом поносит!

- Кончил бить в барабан и палочки забросил! - жаловался старик. - Не нужен ему теперь веселый Мнесилох, на улицу выкидывает!

Ба! Да ведь это тот самый старик комедиант, который вырвал меня однажды из рук разъяренного Килика.

- Эй, рабы! - неистовствовал в верхнем этаже Ксантипп. - Хватайте этого шута, раз, два, три!

Рабы выбросили Мнесилоха в канаву, и он остался там лежать, умоляя помочь подняться на ноги. Люди, посмеиваясь, проходили мимо: Мнесилох был известный проказник - всем казалось, что он и на этот раз играет очередную шутку.

- Кошка разбила горшок, и наказали собаку! - стонал Мнесилох. Доблестные граждане, помогите инвалиду, который сражался за вас при Марафоне.

Я подал ему руку. Мнесилох уцепился, выбрался наверх.

- Тебе помочь? - спросил я. - Тебя больно побили?

- Ха! - засмеялся Мнесилох. - Боги осла знали: не дали ему рогов, так он больно не забодает!

Подбежал один из рабов Ксантиппа, вручил сверток - там была старая одежда Мнесилоха.

- Он думает, что я сниму дареный плащ, надену лохмотья! - воскликнул старик. - Э, не таков Мнесилох: что ему в руку попало, то и приклеилось.