Алхан-Юрт; Аргун; Моздок-7

Рита — рыжая шалава, здоровенная кобыла с пропитым голосом, которым она отмачивает соленые солдатские шуточки. Мужики стонут по ней, так как она в доску своя, понимает все наши проблемы и умеет материться так, как не может загнуть даже начпрод. Когда она где-то появляется, там всегда раздаются взрывы хохота. Лехе она отмачивает такую соленую шуточку, что тот полчаса стоит с раскрытым ртом. После чего влюбляется в неё по уши.

Но мне больше нравится другая — Ольга.

Она тихая, невысокого роста. Ей за тридцать, но фигурка ладненькая. Война тяготит её очень сильно, таким как она не место среди пьяных контрачей. Она настоящая женщина и осталась такой и на войне. Ни курить, ни материться не начала, с командирами не спала. Меня всегда удивляли её белые носочки, которые она надевала под туфли-лодочки: по-женски маленькие, всегда чистые. Где она умудрялась их стирать, одному Богу известно.

Каждый день я приходил к ней на перевязку. Она снимала старые бинты и рассматривала ногу, низко наклонившись к бедру. Я стоял перед ней голый, но это не волновало ни её, ни меня. На немытых мужиков в заскорузлой крови она уже насмотрелась, я же в таком состоянии флиртовать с женщиной просто не мог. Но все же мне было приятно, когда её легкие прохладные пальчики прикасались к моему бедру, а дыхание шевелило курчавые волосы. По телу бежали мурашки. Я закрывал глаза и слушал, как она надавливает на кожу, и желал, чтобы нога загнила сильнее, и ей пришлось бы возиться со мной подольше. Нежная женская рука на моем бедре — это так похоже на мир. А её ладонь так похожа на ладонь той, которую оставил я в довоенном прошлом.

Однажды она спросила: ”почему вы не носите нижнее белье?” “Нам не выдают”, соврал я. А самому стало стыдно — перед каждым визитом к ней я снимал вшивые кальсоны и прятал их в углу палатки.

Она присыпала мне язвы стрептоцидом и мазала руки свиным салом и недели через две язвы начали зарастать.

* * *

Вода опять заканчивается, АРС уже два дня стоит на приколе — что-то полетело в движке, и мы стонем от жажды. Наконец водилам удается починить водовозку, и когда она вновь появляется в воротах, выстраивается очередь. Мы со своей ванной в числе первых. БТР сопровождения стоит за нашими спинами, на броне сидит пропыленная пехота.

Раздается короткая, в три патрона очередь. Кто-то кричит. “Автоматы на предохранитель, суки!” — слышу я вопль Старого. Мы бежим на выстрелы.

Выясняется, что пьяный обозник забыл поставить автомат на предохранитель и случайно нажал на спуск. Все три пули попали точно в цель. Одна вырвала какому-то контрактнику челюсть. Сейчас он сидит на земле, а из его вырванного рта ниткой тянется кровь. На земле уже образовалась большая маслянистая лужа. Контрактник не стонет и не мычит, он просто сидит на земле и смотрит на нас, его руки лежат на коленях и он не знает, что делать. Ему ещё не больно. Им занимается начальник штаба, он вкалывает ему промедол и как-то пытается перебинтовать то, что осталось от рта. Острые осколки костей рвут бинт. Контрактник начинает дергаться, Олег хватает его руку и прижимает их к земле, другую руку держит Мутный.

Две другие пули натворили гораздо худшие дела. Обе они попали Шепелю в почки — одна в правую, другая в левую. Шепель лежит на броне, Старый перевязывает его.

Шепель тяжело и прерывисто дышит. Он в сознании, лицо его очень бледно.

— Жаль, — говорит он. — Жаль, что все так вышло. Ведь я же уже почти доехал…

— Ещё ничего не вышло, Шепель, — говорит Старый, — Слышишь, Шепель, еще ничего не вышло! Сейчас мы отправим тебя в госпиталь, и все будет в порядке. Что ты Шепель, вот увидишь, ещё ничего не вышло.

Старый бинтует и бинтует его, он извел уже несколько пакетов, но никак не может остановить кровь. Она идет почти черная, густая. Это плохо. Шепель больше ничего не говорит. Он лежит с закрытыми глазами и тяжело дышит.

— Сука! — орет Старый, — Сука, я убью его!

Бэтэр с раненными уходит на Ханкалу. Старый вызвался в сопровождение.

— Сука… Самая несправедливая смерть за всю войну, — говорит Аркаша, провожая взглядом пылящий бэтэр. — Столько пройти и умереть здесь, в тылу, от случайного выстрела. Сука…

Его кулаки сжимаются и разжимаются, на скулах играют желваки.

— Какая несправедливая смерть, — говорит он, глядя вслед уходящему бэтэру.

Он повторяет:

— Как это все несправедливо…

В Ханкалу бэтэр с раненным Шепелем не пропускают. Он лежит на броне и умирает, а какой-то дежурный лейтенант требует сказать пароль, иначе он не может открыть шлагбаум в ночное время.

Старый пароля не знает. Тогда он начинает стрелять. Он поливает трассерами над головами этой тыловой Ханкалы с кабельным телевидением и стеклопакетами в гостинице и орет, и стреляет, и просит Шепеля потерпеть ещё немного.

Он все же сдает Шепеля в госпиталь.

Через несколько часов Шепель умирает.

Ему так и не смогли остановить кровь.

* * *

Из Ханкалы Старого не выпускают. Дела его незавидны — ему хотят приписать пьяный дебош и собираются завести уголовное дело.