Алхимия желания

Когда мы вышли, собаки начали лаять, бросаться на решетку, воя на луну. В каждой клетке стояли алюминиевые чашки с водой, покрытые вмятинами и трещинами, раздавалось шуршание и плеск воды, когда собаки налетали на них.

На улице Дамианти сказала, сложив ладони:

— Вы должны простить нас. Он иногда человек, иногда животное. Даже я не знаю, когда и кем он будет.

Прежде чем Физз смогла успокоить ее, я спросил:

— Дамианти, вы знаете картину, о которой я говорю? Кто это? И где картина?

В доме Тафен закричал во весь голос:

— Черный ублюдок, который делает кхуспхус с моей женой! Иди и поговори с лоллу Тафена, тогда ты узнаешь! Кто она? Она — мама твоей мамы! И она будет спать со мной сегодня!

Очень твердым голосом Физз, потянув меня за руку, заявила:

— Мы уходим сейчас же!

— Пожалуйста, сэр., - Дамианти умоляюще посмотрела на меня.

Физз была в ярости. Она шла впереди меня всю дорогу домой, свет ее фонарика сердито покачивался. Когда мы оказались в постели, она спросила:

— Что с тобой случилось? В чем дело?

— Прости, — сказал я.

Вообще-то, я сам очень удивился. Я думал, что научился уходить в сторону, когда Тафен становился чудовищем.

— И что это за картина, из-за которой ты впал в истерику? — поинтересовалась она.

— Пустяки. Правда, ничего, — ответил я.

Физз свернулась калачиком и заснула через несколько минут. Ей приходилось наблюдать за работой целый день, обходить все имение, поэтому она не могла не устать. Но мои мышцы были расслаблены от отдыха, и сон никак не мог соблазнить их. Мне захотелось взять дневники и почитать еще, но единственная вещь, которую Физз не могла переносить, — свет над головой, когда она спит. Дома у меня рядом с кроватью стоял, ночник с абажуром, но здесь была только большая лампа в сто ватт, вставленная в белый пластиковый держатель, льющая яркий свет на наши головы и на побеленные, голубые стены.

Я вспомнил портрет. Это была большая написанная маслом картина, вставленная в широкую деревянную раму. Цвета не были насыщенными, краски немного поблекли. Там не было заднего фона, декораций, портрет занимал всю раму. На нем вполоборота была изображена женщина, выставившая вперед правое плечо. Она определенно была белой женщиной, не нужно было смотреть на ее платье с широким вырезом, чтобы понять это. Черты ее лица были заостренными, но рот — широким, а губы — полными; все вместе представляло собой любопытную смесь сдержанности и безрассудства. Волосы были убраны назад, они закрывали ее уши, исчезая сзади на холсте. Но это было сделано постепенно, объемно, и волосы не выглядели прилизанными.

Хотя она была написана слегка в профиль, художник сделал так, чтобы она смотрела прямо с холста. Его победой были ее глаза. Они были живыми и глядели на тебя со смущающей прямотой. Он смело написал их с намеком на глубину: линия и рядом возвышение. На шее, на цепочке, висел кулон с омом, религиозным символом.

Портрет, который я дважды мельком видел среди безделушек в гостиной Тафена, включая безвкусно нарисованного терракотового Иисуса и милые рождественские сцены, запомнился мне, потому что религиозным символом был не крест, а ом. Я подумал тогда, что это что-то вроде дешевой картинки, которые художники рисовали в 1960-70-х годах в Индии, чтобы распространять среди мелкого дворянства в постколониальных городках, — англизированные фигуры, которые должны олицетворять собой изящество и утонченность. Я думал, что знак был непростительным, грубым промахом художника.

В комнате в темноте было очень тихо. Последние собаки отправились спать, и птица тоже сегодня ушла на покой. Если она и кричала, то я не услышал этого. Я лежал на спине с открытыми глазами, но не мог ничего видеть, даже толстые балки прямо надо мной. Моя голова была занята тем, что я прочитал, мой разум начал хитрить, связывая женщину на портрете со словами в книге в кожаном переплете. Я попытался отделить то, что я прочитал, от образа женщины, но не смог. И даже тогда, когда я смотрел невидящими глазами, женщина начала делать то, что описывала. Я закрыл глаза, натянул покрывало на голову, обнял Физз и зарылся лицом в ее волосы, но все еще видел ту женщину. Она смотрела прямо на меня.

Я тоже смотрел в ее глаза до тех пор, пока не заснул. А затем мне приснился реальный сон, не похожий ни на один, который я видел за много лет. Женщина на портрете скользнула в постель ко мне и делала со мной все те вещи, которые были описаны в дневниках. Ее широкий рот был мучительным, где бы он ни притрагивался ко мне; ее руки касались меня необычным образом. Она двигалась по моему телу. Меня касались руками, мною овладевали, пока я не застонал от удовольствия.