Алхимия

То же самое мы читаем в очень древнем труде, записанном в XV веке авторитетным адептом, почитаемым всеми за смирение и кротость мысли. Родившийся в Падуе в 1406 году, Бернар ле Тревизан приступил к изучению герметической науки, когда ему было четырнадцать, и достиг цели своих опытов только после шестидесятилетнего труда. Вот что говорит он в своём Потерянном Слове о знаменитом иносказании, над коим проводят ночи неусыпных бдений все наши лучшие умы:

«Итак, открою, что Камень сей есть растительный Камень, ибо это сладчайший дух, исходящий из виноградного зёрнышка и становящийся в ходе первой работы твёрдым белым телом так, как это описано в Зелёном Сновидении, в котором после Текста об Алхимии тем, кто мудро взыскует истины, уже вручена практика растительного Камня»[153].

Превознесённые добрым Тревизаном, эти два маленьких трактата до XVII века ходили в рукописи, странствуя из рук одного алхимика в руки другого. В небесном вожде Зелёного Сновидения мы узнаём водителя Сирано по райской местности; но если для анонимного адепта это «ветхий почтенный старец с прекрасно сложенным во всех его частях теле», то автор Иного Мира (l'Autre Monde) оставил описание юноши торжествующе-прекрасного, встреченного им в «жасминовых и миртовых зарослях», тех самых, что боялся мять своими шагами очарованный герой и зритель Зелёного Сновидения. Вождь этот для него — гений Мудрецов.

«Левою ногой он стоял на поддерживающем его земном шаре, а пальцем вздетой десницы прикасался к шару небесному над его головой, в шуйце же его был тяжёлый адамантовый ключ»[154].

В предыдущей работе[155] мы уже разъясняли двойную алхимическую символику этого ключа, отворяющего двери как духовного, так и материального делания. Сирано оказывается искушён в играх детей — ludi puerorum; он выказывает себя кабалистом высочайшего уровня — ведь именно старец Илия (vieil Elie) — велий Илия — для него предстаёт «иноземцем, говорящим на моём языке». Язык этот — язык иного мира, всеобщий и материнский, язык птиц. Этот язык, не употребляемый в нашем подлунном мире, Савиньён понимает «более зримо и умозрительно», чем впитанный им с молоком кормилицы язык старого Парижа Людовика XIII.

Совершенно очевидно, что французский и греческий ближе к материнскому языку (langue mère), нежели все иные языки мира, и не только Сирано, но и гуманисты Возрождения знали, на каком языке говорили дубы в Додонском лесу. Алхимический смысл этого предания становится ясен, когда мы уяснили, что древле Иасон срубил из Додонских древ корабль для путешествия за Золотым Руном. Французский, галльский (gaulois, т. е. язык «галлов» — «орехов дубовой коры» — перев.) не столь уж далёк от Языка Истинного ведения (Vrai scientifique), в то время как «чем далее язык от Истинного, тем менее он прозревает умозрительное» (Государства Солнца).

Всякая наука, всякое ведение есть неведение для не ведающих о Всеобщем языке; никакое углублённое изучение Естественной Философии без него невозможно, алхимия же превратится в обычные опыты простейшей химии.

Важно отличать и отделять букву от духа, равно как и поверхностные учения оккультных наук от глубинной мудрости. Об этом предупреждает Сирано Бержерак, напоминая о плодах древа ведения:

«Храните, однако, себя от лжи; у большинства плодов, висящих на этом древе, толстая кожура, и если вы ограничитесь этой кожурой, то падёте ниже, чем человек, если же вкусите сам плод, станете как Ангелы».

Тот, кто сам не работал у горна, будь он даже мудрейшим и тончайшим теоретиком, никогда не поймёт ни сколь тесна связь художника с материей — Госпожою Мысли его, ни какими откровениями она может с ним поделиться, будучи выведена огнём из своего сонного состояния, так что в результате художник становится огненным любомудром — philosophus per ignem.