Алхимик

Раздались нестройные крики восторга со стороны банды рэперов, которые приклеились к монитору. Монти тихо простонала. Но журналистка отказалась вцепиться в броскую тему и мгновенно сменила тему беседы. Монти издала вздох облегчения.

«Могу представить, доктор Баннерман, что в данный момент фармацевтические компании со всего мира толпятся у вашего порога, чтобы предложить вам финансирование».

«Они могут разворачиваться и прямиком валить к себе домой, эти подонки! Они тридцать лет не обращали на меня внимания, и вдруг я стал для них всех лучшим другом. Семьдесят процентов наших генов такие же, как у плесени, — но я думаю, что в фармацевтической промышленности этот процент еще выше».

Монти закрыла глаза и снова застонала. «Книга, займись книгой, папа, — нам нужны деньги!»

Конечно, отец имел право поднимать эту острую тему, он имел право резко относиться к промышленности — да и к ряду правительств, которые держали ученых на таком скудном пайке, что вынуждали их эмигрировать или проводить большую часть жизни в усилиях добыть средства для существования, вместо того чтобы заниматься своим настоящим делом. Но Дик Баннерман был далеко не самым легким человеком, с которым можно спокойно работать или вообще иметь дело. Он считался одним из подлинных enfant terrible[4] от науки. Свою гениальность он никогда не использовал в качестве источника личного обогащения. И теперь, на пороге шестидесяти лет, он ничего не нажил и был по-прежнему несговорчив.

— Ну, как я справился? — Таков всегда был первый вопрос, который он задавал Молли после очередного интервью или выступления. В его карих глазах внезапно появлялось детское выражение, словно он догадывался о своей ошибке, но не хотел признавать ее.

Она осторожно вывела из отсека свой «эм-джи» и, развернувшись, медленно поехала к выходу из подземного гаража.

— А как ты сам думаешь? — улыбнулась она в ответ.

— Четыре из десяти баллов?

— Может, пять.

— Ты бываешь великодушна.

Она уплатила два с половиной фунта дежурному у барьера и выехала в сгущающуюся темноту часа пик Южного Лондона.

— Эта интервьюерша была сущим ребенком, — словно в свою защиту сказал Дик Баннерман.

— По крайней мере, она прочитала книгу, не в пример многим остальным.

— Верно, — рассеянно сказал он. — Совершенно верно.

Монти уловила, что отец погружается в глубокие размышления.

— Я думаю, что ты должен ответить на звонок сэра Нейла Рорке, — сказала она, продолжая дискуссию, которая началась еще перед интервью.

— Думаешь, он все еще хочет говорить со мной? — кисло спросил отец.

— Если он не смотрел «Скай ньюс».

Сэр Нейл Рорке был председателем фонда «Бендикс Шер», третьей крупнейшей фармацевтической компании в Британии, которая высоко ценилась и как игрок на мировом рынке. Кроме основного бизнеса производства лекарств по рецептам и продажи патентованных средств, компания располагала крупным отделом детского питания, сетью гинекологических клиник по всему миру и рядом престижных частных больниц. «Бендикс Шер» был одним из первых фармацевтических монстров, вложивших огромные средства в генетические изыскания, и единственным в стране крупнейшим инвестором фондов для исследований в области генетики.

В течение последних тридцати лет Дик Баннерман отказывался обращаться к фармацевтической индустрии за фондами, потому что был ярым противником самой концепции патентования. Знанием необходимо делиться, считал он, и этому принципу был непреклонно верен в своей Лаборатории генетических исследований Баннермана, расположенной в кампусе Беркширского университета. Его фонд пополнялся частично из средств университета, частично — и очень неравномерно — правительством и еще более нерегулярно горсточкой благотворительных организаций, главным образом тех, которые поддерживали исследования генетически обусловленных заболеваний, особенно таких, как Имперский фонд исследований раковых заболеваний, Доверенный фонд исследований фиброзного цистита и фонд Паркинсона.

Но постоянные расходы, которых требовало развитие отрасли, в сочетании с растущим желанием финансистов получить не только научные результаты, но и ощутимую прибыль от вложенных средств, необходимость руководить лабораторией со штатом в двадцать человек — все это требовало серьезных усилий. И когда Монти думала о том прорыве, который, несмотря на все препятствия, совершил ее отец, она представляла себе, чего бы он мог достичь при хорошем финансировании. Ответом на это мог стать сэр Нейл Рорке.

— Я никогда не слышал ничего хорошего о «Бендикс Шер», — сказал Дик Баннерман.

— А что плохого ты о нем слышал?

Он зажал зубочистку в углу рта и стал жевать ее.

— Ничего конкретного. Они просто одержимы секретностью.

— Как и вся фармацевтическая индустрия.

— Рорке не стал бы предлагать никаких средств, если бы не надеялся получить фунт моей плоти.

— Патент не так ужасен, папа, — да они и не вечны. Семнадцать лет в Великобритании — это недолго.

Он искоса посмотрел на нее:

— Через семнадцать лет меня уже не будет.

— Надеюсь, что это не так.